Управлять своими чувствами, подчинять тело духу, умерщвлять плоть, избегать праздности — вот четыре основных положения, к осуществлению которых должен стремиться всякий истинный христианин. Но ограничение потребностей тела, как мы видим, проистекало не из тех основ, которыми руководствовались в этом случае славянские и альбигойские дуалисты.
Столь же одинаковы с дуалистами были у вальденсов положения жизненного кодекса, составляющего последнюю главу их «Дисциплины». Она настаивает на том, что необходимо презирать этот мир, избегать дурного общества, жить в ладу со всеми, избегать всяких тяжб, любить своих врагов, переносить клевету, поношения, угрозы, претерпевать пытки, все мучения за истину, не предаваться дурным поступкам и мыслям и питать особенное отвращение ко всему, что напоминает идолопоклонство, вроде молитв к святым, которые в таком случае становятся выше Бога, вроде украшений храмов и вообще блеска и пышности в жизни светской ш. Никто не мог заподозрить исповедующих вальден-ство в безнравственной жизни.
Государственная сторона учения вальденсов была далеко не революционной. Используя тексты Ветхого и Нового Заветов, евангелисты XII века предписывают повиновение властям. Все люди, вредные обществу, должны быть искоренены, особенно обманщики, обмерщики, фальшивомонетчики; как похитители общественного блага, они по заслугам обречены, согласно Писанию, мучиться в кипящем масле. Игроки в их общинах также были преследуемы, поскольку игра есть «гробница живого человека»
.
Такова была догматическая и моральная сторона религии вальденсов, этой западной ветви альбигойства. Ее поразительное сходство с будущим евангелизмом слишком очевидно, чтобы нуждалось в дальнейших разъяснениях, как и их несходство с альбигойцами восточной ветви, с дуалистами славянскими.
«В нашей вере вальденсов нет ничего, чтобы было несогласно со словом Божьим, — с чувством говорит историк, смешавший по незнанию оба альбигойских направления. — Вальденсы исповедовали грехи одному Богу со всеми признаками истинного смирения, великой ревности и святой надежды на милосердие Божье... Они призывали Бога в своих нуждах, как Иисуса Христа, нашего Спасителя. Таинство они совершали с верой, покаянием и без изменения обрядов. На брак они смотрели как на учреждение святое, завещанное Богом. Они познавали, сколько любви надо иметь, чтобы утешать, посещать и наделять больных и угнетенных. И неужели за все это они должны были быть осуждены на смерть как еретики, осуждены за то, что с чистотой учения соединяли набожную жизнь, осуждены за повиновение и за святую кротость?»
Так говорил гугенот, родственный по духу вальденсам, говорил четыреста лет спустя после ужасных событий, совершившихся на юге Франции, говорил под живым впечатлением окружавшей его реальности религиозных войн, нечто подобное которой он изображал в своей истории. Картина, нарисованная им, верно передает духовные черты исповедников евангелического учения, составлявших, во всяком случае, меньшинство среди манихеев, густыми полосами заселявших шумные города и плодоносные долины Лангедока. Эти-то люди и пугали Рим своей силой, странностями своего учения. Латинское духовенство, папские легаты имели дело с большинством, то есть с катарами; с вальденсами они встречались редко и то только со второй половины XII столетия.
Поэтому они судили об альбигойстве, как о манихействе, хотя, при непреложности своих принципов, папская курия не могла дружелюбно отнестись и к пуританам вальденсам. Они для них были теми же еретиками. «Манихей — еретик, следовательно всякий еретик — манихей» — вот принцип, по которому жили папские легаты.
История альбигойцев с 1170 до 1198 года
Альбижуа, имя страны, быстро перенеслось на все секты без разбора. Еретики обитали преимущественно в Альбижуа, следовательно все еретики альбигойцы. В каких бы краях Европы еретики ни жили, их хочется назвать альбигойцами, хотя бы их учение ничем не походило на лангедокские учения. Отсюда такая путаница в понятиях, этот хаос многообразных имен с противоположными определениями, хаос взглядов и суждений; отсюда такая долгая неясность истории «альбигойцев» и церковно-политических отношений того времени.
Риму, ввиду наступления противников, некогда было отличать последователей чистого Евангелия от последователей фантастического гностицизма, да там и не хотели этого. Для вождя католицизма была опасна смелость протеста, каков бы ни был характер последнего. Евангелие, к.да еще на народном языке, не могло служить ни защитой, ни оправданием. Оно было тут почти тем же, чем был для дуалистов апокриф Иоанна. Чистая жизнь еретиков тоже не искупала их смелости мысли, их попытки философски объяснить или евангельски очистить католическую религию.
И Рим приготовился поднять кровавое знамя. Тогда казалось, что он принужден защищать свое существование. Так были велики силы противников.
Мы оставили альбигойцев в годы торжества и прояснения собственных целей. Возвращаемся же к прерванному рассказу.
Семидесятые годы XII столетия наступили для альбигойцев под благоприятными предзнаменованиями. В Тулузе был блистательный центр ереси. Здесь дуализм открыто исповедывался двором, муниципалитетом, рыцарством; богатые купцы, множество цеховых ремесленников составляли его силу. Католические храмы были в запустении. В некоторых деревнях и замках, отступивших от католичества, храмы просто уничтожали. Правда, граф Раймонд V из политических интересов считал необходимым поддерживать папские интересы, а с ними и теснимую Церковь. Но это было делом непопулярным. В столице особенно агитировал знатный богач Петр Моран. Он считался покровителем ереси, в его крепком замке происходили торжественные собрания совершенных и верных, здесь совершались публичные моления и благословения хлебов.
Граф желал подавить столь популярную ересь. Он писал аббату Сито, что прольет последнюю каплю крови за католическое дело. Он начал переписку с папой Александром III, с королями французским и английским. Людовик VII и Генрих II обещали лично прибыть на Юг и уничтожить ересь, но прежде советовали папе отправить своего легата в Тулузу для исправления дел католичества. С этой целью в столицу Лангедока прибыл в сопровождении огромной свиты кардинал Петр. Это было в 1178 году. Кардинал знал, что кроме проповеди ему и его спутникам, людям ученым, обладающим даром убеждения, придется выдерживать публичные состязания с еретиками. Еще в дороге легат мог убедиться, как шатко положение католичества в стране, в Лионе тогда гремела слава Петра Вальдо, напоминавшего своим обаянием времена Генриха; казалось, что единая Церковь здесь распадалась. При въезде в Тулузу лицо кардинала должно было еще более нахмуриться: толпы горожан всех сословий теснились в воротах; сам граф, виконт Тюренн, граф де Кастельно и их рыцарская свита почтительно сопровождали легата, народ же выказывал процессии явное нерасположение. Легат мог прочесть на лицах толпящихся презрение, ненависть и даже угрозу.
«Вот они-то и есть отступники, лицемеры, еретики!» — кричали в толпе, указывая пальцем на легата и его длинную свиту.
— Это, кажется, еще меньшее из того, что предстоит увидеть, граф, — заметил кардинал, приехав во дворец Раймонда. — Полагаю, что нам придется столкнуться с нечто большим, чем с одной уличной бранью.
