Хотя концепция идеального мира кажется нам чуждой, в творчестве Гегеля содержалось несколько важных новых мыслей. Первая заключалась в том, что все представления о таких абстрактных предметах, как нравственность, объективность или истина, могут оцениваться только в историческом контексте. Все изменяется во времени, даже наши понятия истины и лжи, добра и зла. С его ходом трансформируется само человеческое существо, и в идеальном мире, который нарисовал Гегель, людям опять предстояло стать иными. Вторая мысль Гегеля заключалась как раз в том, что такой идеал существует и что он будет достигнут в финальной фазе истории. Правда, полагая, что свобода личности необходима, Гегель так и не определил ее конкретное место в идеальном мире — он просто верил, что на последнем этапе истории личность и общество сольются в целое. В этом мире не должно было остаться места для конфликтов, поскольку каждый его элемент находился бы в согласии со всеми прочими. Таким образом, по–своему отвечая на вопрос о смысле существования человека во Вселенной — показывая историю как результат действия определенных сил, — гегелевское учение не содержало какого‑либо конкретного указания на то, чем следует руководствоваться в жизни отдельному человеку. Люди должны стараться сделать мир таким, чтобы между желанием и разумом установилась гармония, однако было не вполне ясно, как именно этого достичь. Вполне возможно. что личность была всего лишь орудием объективных исторических сил.
Рациональный анализ истории, предпринятый Карлом Марксом (1818–1883), пользовался гегелевскими идеями для выявления закономерности политических и экономических изменений. Маркс, также веривший в неизбежную эволюцию, направленную к идеальному состоянию, в отличие от Гегеля полагал, что приближение к этому состоянию происходит за счет развития экономических и материальных условий, которые в свою очередь влияют на человеческое поведение. На его глазах индустриализация в Англии и других странах Европы изменяла привычный уклад жизни столь коренным образом, что наилучшим способом понимания человеческого общества становилось изучение его материального и экономического устройства, а неполитической, национальной или военной истории. Гегель в свое время указал, что движение истории вперед происходит по законам того, что он назвал диалектикой. Любая историческая стадия, характеризующаяся определенным мировоззрением и образом мысли, представляет собой тезис; вызревавшее внутри него противоположное умонастроение является антитезисом; наконец в сочетании эти два фактора порождают новое состояние, или синтез — который в свою очередь есть тезис для нового антитезиса, и так несчетное число раз на протяжении всей истории. Эта схематическая модель в руках Маркса обратилась в инструмент анализа изменяющихся экономических условий мирового развития —диалектический материализм.
Маркс полагал, что промышленный капитализм в обществе, подконтрольном классу буржуазии (как было в приютившей его Британии), является необходимым этапом истории и что в будущем его должен сменить новый этап, когда контроль возьмет в свои руки класс трудящихся — возможно, путем революции. «Диктатура пролетариата» стала одним из тех понятий, которые, как нам известно, в последующей истории приобрели зловещий оттенок: однако в реальности, говоря о ней, Маркс подразумевал ту самую финальную стадию истории, в которой противостояние между различными социальными и экономическими классами подойдет к концу. Если рабочие будут контролировать средства производства и распределения, всякая необходимость в экономических конфликтах исчезнет сама собой. Поскольку же, по убеждению Маркса, политические конфликты являются производными от экономических и вообще материальных, то от политики тоже ничего не останется. Более того, должна постепенно исчезнуть сама необходимость в сильном государстве, регулирующем деятельность граждан, — люди в конечном счете должны стать свободны жить друг с другом в мире и согласии. Поэтому изначальный смысл «диктатуры пролетариата» был не в воцарении деспотического тоталитарного государства, а в освобождении трудящегося человека от бремени состояния, в котором ему нечего продать, кроме собственного труда.
Маркс, несомненно, был человеком своего времени. В середине XIX века в Британии и индустриальных регионах Европы машины, заполнявшие стуком и грохотом любое здание, где их только могли разместить, выдавали из своих недр все, о чем человеку только могло прийти в голову мечтать. Ткани, керамическая и металлическая посуда, мебель, камины, газеты, паровые двигатели, вагоны, пуговицы, наперстки, жестяные подносы, бутылки, ножи и ножницы, лекарства, платяные крючки, детали для других машин, чтобы производить еще больше новых вещей, не говоря о каменном угле, стали и других металлах — все это выходило из фабрик, заводов, шахт и печей с невообразимой скоростью. Едва построенные, новые дома тут же заполнялись вещами — целый мир складывался из предметов, которые машины выстреливали тысячами штук в день. Не удивительно, что неограниченный спрос и неограниченное производство казались гарантией того, что каждый получит все необходимое и просто желательное для достойной жизни — при единственном условии их равного распределения.
Влияние Гегеля и особенно Маркса объяснялось особым сочетанием логики и романтизма, которым отличались их учения. Оба использовали рациональные методы, чтобы подвергнуть анализу ход истории, и оба заключили, что человечество движется к свободе в будущем царстве света и изобилия. Опаснее всего было то, что вера в возможность гармонии в обществе привела их к тем же самым выводам — и в ту же самую ловушку, — что и французских революционеров (см. главу 13). В их чудесном новом мире необходимость в политике отпадала, ибо все его обитатели должны были понимать, что существует только один верный способ общественного устройства и управления: соответственно, возражения против истинного движения истории являлись препятствием на пути прогресса и подлежали устранению.
Гегель и Маркс довели идею прогресса до логического предела. однако среди современных им историков и философов тоже не было недостатка в желающих воспользоваться научными методами для анализа всех аспектов общественной жизни и для поиска доказательств прогресса. В 1848 году Томас Маколей писал: «История нашей страны на протяжении последних ста шестидесяти лет очевидным образом была историей материального, нравественного и интеллектуального совершенствования». Генри Бокль связал гегелевскую концепцию определенных кульминационных эпизодов человеческого развития с концепцией «великой исторической цепи». Как только идеи Дарвина прочно вошли в интеллектуальный обиход, смотреть на человеческое поведение и общество сквозь их призму довольно скоро тоже стало вполне естественным занятием. Заглавие выпущенной в 1875 году книги Уолтера Бейджхота — «Физика и политика: размышления о применимости принципов естественного отбора и наследственности к политическому обществу» — служит свидетельством широко распространенного интереса к объединению науки, политики и общественной жизни, а необъятное произведение Герберта Спенсера, публикация которого началась в 1860–х годах, — «Программа системы синтетической философии» — явилось самой грандиозной попыткой показать эффективность эволюционной теории во всех областях человеческого знания, включая социологию, образование и этику.
