К середине XVII века печально известный треугольник работорговли уже сложился и приносил коммерсантам внушительную прибыль. Господствующие юго–восточные ветры вели корабли с полными трюмами рабов из Гвинейского залива в Карибский регион; затем, груженые сахарным тростником, они плыли по Гольфстриму в Европу; завершал треугольник перегон порожнего транспорта по Канарскому течению на юг, вдоль западного берега Африки. Португальские колонисты, окрыленные возможностью стать хозяевами плантаций, перебирались в Бразилию в огромных количествах. На какое‑то время в Португалии наступила эпоха сахарного процветания — в XVII веке две пятых доходов казне приносили сахарные пошлины. Однако любые прибыльные предприятия на стороне, богатства, которые приходят, а не создаются своими руками, почти всегда имеют разрушительный внутренний эффект. Подобно перуанскому серебру, которое в XVI веке подарило Испании siglo d’oro («золотой век»), но нанесло огромный урон промышленности и сельскому хозяйству, сахар стал причиной серьезной дестабилизации португальской экономики.
Если первоначально монополия на торговлю невольниками оставалась в руках Португалии, то ее дальнейшая судьба тесно связана с богатством других атлантических стран. К середине XVII века на первое место в мировой торговле вышли Нидерланды, но их гегемония оказалась кратковременной: мало–помалу голландцев стала оттеснять держава, ставшая лицом атлантической работорговли и сделавшая рабовладение движителем колонизации Северной Америки.
Английские колонии, преуспевшие раньше прочих, находились не в Северной Америке, а на островах Карибского бассейна, в первую очередь на Барбадосе. Этот небольшой клочок суши в 430 квадратных км (166 кв. миль) был заселен англичанами в 1625 году, и его последующее развитие, во многом повторив судьбу португальских колоний в Бразилии, стало прообразом для того, что позже происходило на севере. Первые колонисты, мелкие хозяйственники, прибывали на Барбадос с целью выращивания здесь таких торговых культур, как хлопок и табак. Они сами трудились на земле вместе с работниками, привезенными из Англии на условиях временной кабалы, дополнительно привлекая местных жителей и немногочисленных африканцев. К последним относились практически так же, как и ко всем другим, кто был связан срочным договором, и через семь лет обычно получали свободу. Далеко не райский остров для африканцев, Барбадос представлял собой расово смешанное сообщество, имевшее статусные отличия, но не закреплявшее право абсолютного господства за европейцами.
В 1640–е годы эта ситуация, как и чуть ранее ситуация в Бразилии, резко изменилась в результате знакомства плантаторов с сахарным тростником. Те, кто выращивал тростник, быстро обогнали соседей, табаководов и хлопководов, и начали скупать мелкие наделы, чтобы в конечном счете занять весь остров. Они испытывали потребность в рабах, на которую с большой охотой откликнулись голландские торговцы и недавно образованная Королевская Африканская компания. За период между 1640 и 1700 годами на остров завезли 134 тысяч африканцев, составивших через какое‑то время 70 процентов всего островного населения — 70 процентов, целиком и полностью сегрегированных отхозяев–британцев.
Ситуацию, в которой все белые были свободными, а все африканцы рабами, вскоре закрепили законодательно, и эти новые законы стали моделью для остальной Америки.
К 1670–м годам, в условиях абсолютной подконтрольности английскому военно–морскому флоту всего Карибского бассейна и северной Атлантики. Барбадос, ежегодно отправлявший в Англию 15 тысяч тонн сахара, сделался богатейшим островком мира. Сахарное поветрие вскоре охватило и другие территории — на Ямайке к 1740 году жили 10 тысяч белых хозяев, эксплуатирующих труд 100 тысяч африканских рабов на 400 плантациях; к 1770–м годам число рабов увеличилось до 200 тысяч, а число плантаций — до 775. Такая ситуация приносила барыши и плантаторам, и перевозчикам, и британским инвесторам, базировавшимся главным образом в Лондоне, Ливерпуле и Бристоле. Бристольские купцы, помимо покрытия затрат на суда и экипажи, вкладывавшие 150 тысяч фунтов в год в прибыльное дело транспортировки рабов и сахара, позволили Бристолю в 1730 году обогнать Лондон в качестве главнейшего невольничьего порта Британии. Мало того, что на работорговле были построены прекрасные улицы георгианского Бристоля и Бата, сама структура британского общества изменилась с возвышением нового слоя знати — разбогатевших на сахаро- и работорговле мелких землевладельцев (эти социальные перипетии позже увековечит в своих романах Джейн Остин). В начале XVIII века в Британии было мало тех, кто сомневался в моральной оправданности рабовладения или в его согласии с христианством — прибыли были слишком высоки, а жестокость существовала вдали от взоров обходительного британского общества. Купеческое сословие охватила настоящая карибская лихорадка — Вест–Индия обеспечивала неиссякаемый источник богатства, а остальное не имело значения.
Подобно испанцам и португальцам далеко на юге, англичане в Северной Америке упорно пытались сделать колонии рентабельными аграрными хозяйствами. Здесь африканцы трудились на фермах плечом к плечу с европейцами, и отсутствовало формальное различие между работниками по цвету кожи. Но затем не покладавшие рук колонисты открыли для себя еще одну культуру, активный спрос на которую возник в Европе недавно. Хотя табак, американский эндемик, возделывался в мелких количествах уже давно, в конце XVII века новые табачные плантации стали появляться повсюду и потребовали столько рабочей силы, сколько в Вирджинии и обеих Каролинах было не найти. Табачные плантаторы обратили свои взоры на работорговцев Карибского региона, и те сумели максимально удовлетворить их потребности. К примеру в списках временно закабаленных работников вирджинской плантации Ширли, основанной в 1613 году в 1620–х годах числились как европейцы, так и африканцы. К 1660–м годам за ее владельцем было закреплено кабальное «душевое право» на трех чернокожих рабочих, а в конце XVIII века на плантации жили и работали 134 раба — половине из которых не исполнилось и 16 лет. К этому времени структура и содержание жизни колоний переменились: табачные плантации безоговорочно преобладали над остальными, а с относительным равноправием рас было покончено. На табачных плантациях существовала жесткая стратификация: определенные расы выполняли определенные типы работ. Поскольку отсутствие крестьянской рабочей силы, привязанной к земле обычаем и законом, заставляло землевладельцев искать иные источники труда, плантаторство, этот коренной институт американского Старого Юга, стало решением их проблемы.
На необъятных сахарных плантациях Карибского бассейна рабы трудились огромными группами, и контакт между европейцами и африканцами, между белыми и черными, сводился к минимуму. Табачные плантации Вирджинии уступали им по масштабу: группы, а затем и семьи рабов трудились под началом владельца–хозяина, а на рабынь были возложены заботы по домашнему хозяйству Ввоз невольников в район Чесапикского залива прекратился примерно в 1750 году, и непрерывная потребность в рабочей силе удовлетворялась за счет внутреннего прироста рабского населения. Африканцы превращались в афроамериканцев, имевших несколько поколений американских предков и находившихся в постоянном, пусть и жестко регламентированном, контакте с белой европейской культурой. В среде североамериканского чернокожего населения зародилась новая культура — отчасти африканская, отчасти европейская, однако прежде всего носящая следы уникальной ситуации своего возникновения.
