Правительство не только не препятствовало развитию кооперации (как это иногда утверждали по поводу арестов отдельных кооператоров, причастных к революционной пропаганде), наоборот, только благодаря широкому финансовому содействию государства кредитная кооперация получила возможность так быстро развиваться. Ссуды Госбанка органам мелкого кредита достигали сотен миллионов рублей. «Ни в одной другой стране, за исключением, может быть, Индии, кредитная кооперация не пользовалась такой поддержкой государства, как в России», – писал впоследствии известный кооперативный деятель.
[201]
Россия становилась иной. В политических речах еще пестрели слова «реакция», «застой», «паралич государственного организма». Но факты, противоречившие этим фразам, становились слишком красноречивыми. Их начинали замечать не одни иностранцы.
В конце 1913 г. в «Русской мысли» появилась статья князя Е. Н. Трубецкого «Новая Земская Россия». «Два новых факта в особенности поражают наблюдателя русской деревни за последние годы, – писал князь Трубецкой, – подъем благосостояния и поразительно быстрый рост новой общественности». Улучшение техники, рост цен на рабочие руки, появление городской одежды (от «черепаховых гребешков» до «калош и зонтиков») у крестьян – все это идет параллельно с поразительным развитием сельской кооперации. И этот рост идет не вопреки власти, а при ее прямой материальной поддержке: «Правительство не жалело средств в помощь земству для всяких мер, клонящихся к улучшению крестьянского благосостояния… Совершается то, что в 1905 г. казалось невозможным. Кооперативное движение происходит на почве совместной культурной «органической» работы интеллигенции и массы и протекает при благосклонном участии правительства, которое финансирует это сближение… Крестьяне действительно приобщаются к благосостоянию и собственности. Им есть чем дорожить и что охранять.
Из этого князь Е. Н. Трубецкой делал вывод, что старый «пугачевский» социализм отходит в прошлое, что в России создалась основа «буржуазной демократии», опирающейся на крестьян-собственников.
«Да, – отвечал на это И. Бунаков, видный публицист-народник,
[202] – подъем крестьянского благосостояния в связи с ростом земледельческой культуры и развитием крестьянской общественности, главным образом в форме кооперативной организации, – вот те глубокие социальные сдвиги русской деревни, которые так обидно почти не заметила наша городская интеллигенция… Именно за эти годы так называемой «реакции» и «застоя» в русской деревне, а следовательно, в основном массиве русского социального строя происходили сдвиги, значение которых для будущего страны должно быть громадным».
И. Бунаков признавал, что «народники», предсказывавшие в 1905 г. наступление «разложения деревни», если не будет проведена (очевидно, народническая) земельная реформа, ошиблись: «Земельная реформа не удалась. Но и разложения не наступило. Наоборот, деревня вступила на путь земледельческого прогресса. Нет никаких оснований думать, что она скоро может сойти с этого пути». Но И. Бунаков, в отличие от князя Е. Н. Трубецкого, еще сомневался в том, возможна ли такая быстрая перемена «психики и идеологии» в русском крестьянине, «еще несколько лет тому назад так непочтительно относившемся к собственности… Бывают ли в истории такие внезапные социальные метаморфозы?». Сомневаясь поэтому в прочности новых течений в деревне, И. И. Бунаков, по крайней мере, не отрицал их, присматривался к ним.
Рядовые интеллигенты вообще отказывались их видеть и по-прежнему усматривали в русской действительности только «гнет», «произвол», «нищету», «подавление всякой самодеятельности». П. Б. Струве указал на это в «Русской мысли» (III.1914), в статье «Почему застоялась наша духовная жизнь?». Он отмечал, что раньше у русского интеллигента мысли опережали действительность, теперь же наоборот – «жизнь неуклонно, со стихийной силой движется вперед, а мысль, идейная работа безнадежно отстает, ничего не производит, топчется на месте».
Чем вызывалось это явление? Интеллигенция утратила уверенность в своих былых идеалах. Она уже усомнилась в материализме, в идеях XVIII и XIX вв., даже во всеспасающем значении революции, но как бы не решалась сама себе в этом сознаться. Между тем это разочарование шло очень глубоко, оно отражалось на молодом поколении, на студенчестве, даже на подростках, только начинающих сознательно жить. «Авторитет старшего поколения еще больше понизился в глазах младшего, чем это бывает обычно среди отцов и детей… Он давно так низко не опускался в России, как в эти годы политического и нравственного кризиса», – писал профессор В. И. Вернадский в кадетском «Ежегоднике» газеты «Речь» за 1914 г.
Упадок старых интеллигентских верований породил в период вокруг 1910 г. волну самоубийств среди учащейся молодежи. Эта волна затем начала спадать и заменяться религиозными исканиями. В высшей школе, где политика совершенно замерла – не столько из-за энергичных репрессивных мер Л. А. Кассо, сколько вследствие перемены настроений самого студенчества, – начали возникать – явление доселе неслыханное – различные религиозные кружки. В 1913 г. русское студенчество впервые участвовало в съезде мировой организации христианской молодежи в Соединенных Штатах. «В России в студенчестве рост религиозных кружков есть акт освобождения личности, – писал в упомянутой статье профессор Вернадский. – Еще недавно религиозное чувство здесь скрывалось, религиозная организация была немыслима… Целью было благо массы, и задачи экономического и политического освобождения ставились на первое место, давили все…»
Новой чертой совершенно иного рода было пробуждение интереса ко всем видам спорта. Еще недавно русская учащаяся молодежь считала спорт «неинтеллигентным» занятием; теперь везде вырастали футбольные, теннисные клубы. Широкое развитие начали получать гимнастические организации для детей и подростков: «потешные», названные так в память первых товарищей игр Петра Великого, занимавшиеся своего рода допризывной военной подготовкой; сокола, славянская спортивная организация, имевшая наибольшее развитие у чехов; бойскауты, по английскому типу, созданному полковником Баден-Поуэлем.
Государь с особым интересом следил за развитием этих организаций, особенно потешных. Он предоставлял на них средства из находившегося в его распоряжении десятимиллионного фонда и предполагал создать особое ведомство физического воспитания; но В. Н. Коковцов указал, что Государственная дума вряд ли захочет отпустить кредиты на новое ведомство. В этом вопросе (как и в организации особого Министерства народного здравия) Государственная дума значительно стесняла правительственную инициативу.
Русская молодежь становилась спортивной – это был тоже новый факт, вызывавший порою сетования в радикальных журналах, иронически отзывавшихся о «бицепсах», о «рекордах» и т. д. В газетах и журналах печатались старые формулы; только очень немногие, как авторы «Вех», решались открыто говорить о необходимости пересмотра интеллигентского мировоззрения, но и в молодежи, и на культурных верхах интеллигенции наблюдался глубокий идейный перелом, и разочарование начинало сменяться новыми исканиями.
