В конце января были арестованы члены рабочей группы Военно-промышленного комитета. Эта группа служила связующим звеном между революционными рабочими организациями (которые подчас клеймили эту группу за «соглашательство», но пользовались ее услугами) и «буржуазными» противоправительственными силами. Со стороны общественности тотчас же последовали протесты. А. И. Гучков обратился к князю Голицыну и добился смягчения репрессий в отношении некоторых лиц. Захваченные документы, однако, не оставляли сомнения в революционном характере деятельности рабочей группы.
В первых числах февраля государь принимал Н. А. Маклакова и поручил ему составить проект манифеста на случай роспуска Госдумы. Он не оставлял плана, намеченного еще при Трепове: распустить Четвертую думу, если она пойдет по пути решительной и открытой борьбы с властью.
Сессия Госдумы открылась 14 февраля. Ожидали демонстраций, ходили слухи о шествиях к Таврическому дворцу, но день открытия прошел спокойно. В первом заседании, тотчас после М. В. Родзянко, взял слово министр земледелия А. А. Риттих и сделал обстоятельный доклад по продовольственному вопросу. Публика, ждавшая сенсаций, была недовольна. Только в конце заседания говорили Пуришкевич, на этот раз не имевший особого успеха, и прогрессист Ефремов, высказывавший убеждение в том, что «ответственное министерство может совершать чудеса».
Блок стоял в недоумении на пороге событий, и Милюков, в общем, только повторил свою речь от 16 декабря. Интерес заседания 15 февраля был в речи А. Ф. Керенского, выступившего с призывом перейти к открытой борьбе с властью. Керенский говорил, что дело не в «злоумышленной воле отдельных лиц». «Величайшая ошибка – стремление везде и всюду искать изменников, искать каких-то там немецких агентов, отдельных Штюрмеров, под влиянием легенд о темных силах, о немецких влияниях. У вас есть гораздо более сильный враг, чем немецкое влияние, – это система…»
[266] Керенский от имени революционных сил обращался к блоку: «Если у вас, господа, нет воли к действиям, тогда не нужно говорить слишком ответственных и слишком тяжких по последствиям слов. Вы, произнося диагноз болезни страны, считаете, что ваше дело исполнено. Но ведь есть наивные массы, которые слова о положении государства воспринимают серьезно, которые на действия одной стороны хотят ответить солидарными действиями другой, которые в своих наивных заблуждениях вам, большинству Государственной думы, хотят оказать поддержку…»
Керенский отвергал позицию блока в вопросе о войне: «Вас, господа, объединяет идея империалистических захватов, вы одинаково с властью мегаломаны. Мы полагаем, что конфликт должен быть ликвидирован. Я утверждаю, что провозглашение безграничных завоевательных тенденций не может встретить поддержки». (Шингарев с места: «Неверно». Шум.) «Вы не хотите слышать никого, кроме себя, а вы должны услышать, потому что если вы не услышите предостерегающих голосов, то вы встретитесь уже не с предостережениями, а с фактами».
Правительство потребовало у председателя Госдумы стенограмму речи Керенского; Родзянко в этом отказал. Вопрос о привлечении оратора к суду за революционные призывы остался открытым. А в Думе продолжались обычные прения. Был внесен запрос об аресте рабочей группы. Продовольственный вопрос служил предметом спора внутри блока. Савич и Шульгин возражали Милюкову и защищали политику Риттиха, стремившегося пойти навстречу сельскому хозяйству и по возможности избегать принудительных мер. Шульгин даже говорил, что Риттиху, если он избавит Россию от голода, можно простить «грех» участия в одном правительстве с Протопоповым.
С 13 по 18 февраля происходил суд над Манасевичем-Мануйловым, бывшим чиновником особых поручений при Штюрмере; Манасевич за шантаж был приговорен к полутора годам арестантских рот («безнаказанность» Манасевича во время осенней сессии была одним из главных обвинений против правительства).
В Государственном совете новый председатель, И. Г. Щегловитов, твердо пресекал все попытки делать политические выпады под видом «внеочередных заявлений».
…Художественная, культурная и светская жизнь шла своим обычным ходом. В начале 1917 г. в Петрограде открылся сезон «Дома песни» Олениной-д’Альгейм. В январской книжке «Русской мысли» появилось начало новой поэмы А. Блока «Возмездие». 22 февраля в Петроградском университете защищал свою диссертацию «Хозяйство и цена» академик П. Б. Струве, удостоенный за нее сразу звания доктора. 25 февраля, при многочисленном стечении публики, состоялась в Александрийском театре премьера лермонтовского «Маскарада» в новой постановке Мейерхольда.
Глава 9
Состояние петроградского гарнизона. – Вопрос о вызове гвардейской кавалерии. – Отъезд государя в Ставку. – Уличные демонстрации и думские речи. – Перерыв думской сессии для достижения компромисса. – Беспорядки в Павловском полку. – Военный бунт 27 февраля. – Захват Таврического дворца восставшей толпой. – Совет рабочих депутатов. – Использование революционерами Думского комитета. – Отправка войск с фронта. – Выезд государя в Царское Село. – Ложная информация Ставки о положении в столице. – «Приказ № 1». – Спокойствие в провинции. – Движение верных войск на Петроград. – Государь в Пскове. – Ночной разговор государя с генералом Рузским. – Отмена движения войск. – Родзянко о необходимости отречения. – Телеграммы генерала Алексеева и командующих фронтами. – Согласие государя на отречение; фактическая безвыходность. – Программа Временного правительства. – Милюков о «старой династии». – Гучков и Шульгин в Пскове. – Манифест 2 марта 1917 г. – «Крушение на пороге победы»
За время войны уличные беспорядки были сравнительно редки. Сдерживало представление о законах военного времени. Кроме восстания туземцев в Туркестане (летом 1916 г.) и московского антинемецкого погрома (в мае 1915 г.), с начала войны в России крупных волнений не было. Осенью 1916 г. в Петрограде, во время одной демонстрации в фабричном районе, солдаты одного запасного батальона стали стрелять по казакам, разгонявшим толпу. Но этот инцидент не привлек к себе особого внимания и в печать – из-за цензуры – вообще не попал.
Между тем в Петрограде и окрестностях к началу 1917 г. скопилась солдатская масса около 200 000 человек. Большей частью это были новобранцы, не видавшие огня;
[267] имелись также команды выздоравливающих. Предполагалось, что ко времени весеннего наступления, к концу марта, эти части будут почти целиком отправлены на фронт. Это были запасные батальоны гвардейских полков, ничего, кроме названия и двух-трех офицеров, не имевшие общего с находившимися на Юго-Западном фронте славными воинскими частями. В казармах царила невероятная теснота: нары для спанья были поставлены в три ряда. Ученье производилось на улицах и площадях города. Солдатская масса жила столичными слухами, общалась с рабочим населением, настроенным пораженчески. В газетах солдаты читали речи и резолюции против правительства. Убийство Распутина привлекло их внимание ко всем грязным сплетням, связанным с этим именем. Вышедшие из лазаретов рассказывали об ураганном огне, о газах, о страшных потерях. Солдатская масса была проникнута одним страстным желанием – чуда, которое избавило бы ее от необходимости идти на убой. Эту массу, почти не знавшую своих офицеров, держал в повиновении только железный обруч дисциплины. «Что страшнее немецкой пули? Только своя пуля» – эта фраза была характерна для солдатских настроений…
