Население русской столицы приветливо встретило гостей. Петербургские обыватели шумно чествовали моряков французского флота и кричали «ура» под звуки «Марсельезы», причем известную роль для интеллигенции играла также сладость республиканского «запрещенного плода». Этот радушный прием, однако, не имел особого политического значения, и либеральный «Вестник Европы» по этому поводу предостерегал от чрезмерных увлечений. «Со стороны французских публицистов, – писал он, – вполне извинительно приписывать нашим народным массам такие ожидания и радости, о которых наш народ едва ли имеет точное представление. Если у нас образованные люди проникаются французскими восторгами до забвения здравого смысла – почему французам не принимать их за чистую монету?» И либеральный орган, на этот раз в согласии с политикой правительства, указывал, что «союз с Францией для нас может быть полезен, если только он не направлен специально против Германии», и что вообще «франко-русский союз имеет несравненно большее значение для Франции, чем для нас».
Хотя государю не удалось достигнуть примирения между Францией и Германией, все же период 1895–1898 гг., когда пост французского министра иностранных дел занимал Ганото, был временем некоторого смягчения этой старой вражды. В Англии это вызвало большую тревогу. Ее политика «блистательного одиночества» основывалась на предпосылке о неустранимости некоторых антагонизмов на материке Европы. Между тем Австрия и Россия заключили деловое соглашение; и франко-германская вражда при содействии той же России как будто грозила в свою очередь исчезнуть! На самом деле до этого было далеко, но у страха глаза велики. К тому же события на Дальнем Востоке – занятие Киао-Чао, а затем Порт-Артура
[21] – показывали как будто, что державы Европейского материка, принадлежащие к обеим коалициям – «тройственной» и «двойственной», имеют какую-то общую колониальную политику и действуют в Азии, не спрашивая согласия Англии.
Со стороны кабинета Солсбери – Чемберлена был тогда предпринят ряд маневров, имевших целью предотвратить образование «концерта европейских материковых держав». (Об этих маневрах, происходивших за кулисами, широкой публике стало известно только на много лет позднее.)
Была и другая причина английской тревоги. Указом 24 февраля 1898 г. государь предписал отпустить из свободной наличности государственного казначейства 40 миллионов рублей на постройку военных судов, «независимо от увеличения ассигнований по смете морского министерства за 1898–1904 гг.». Россия, имевшая к тому времени в Балтийском море семь броненосцев и три бронированных крейсера не старше десяти лет, приступала к удвоению своего военного флота.
[22] Почти в то же время германский рейхстаг принял новую судостроительную программу на 250 миллионов марок.
Англия, нотою 31 января (12 февраля) предлагавшая России раздел Китая и Турции на английскую и русскую сферы влияния (и встретившая отказ), в конце марта предложила Германии вступить с ней в формальный союз.
Германское правительство отнеслось, однако, с недоверием к этому предложению. Считая, что Англия и Россия сговориться никогда не могут, оно полагало, что Англии все равно не на кого больше рассчитывать – разве на англофильские элементы во Франции; а если бы Франция склонилась в сторону Англии, это бы компенсировалось сближением России с Германией. Не придавая особого значения английскому предложению, император Вильгельм II решил уведомить о нем государя личным письмом и при этом попытался добиться от государя каких-нибудь обещаний за эту «услугу».
«Раньше чем отвечать, – писал император Вильгельм 30 (18) мая, – я прямо и откровенно обращаюсь к тебе, мой кузен и уважаемый друг, и уведомляю тебя, потому что чувствую – это вопрос жизни и смерти». Вильгельм II указывал, что Англия хочет заключить договор вообще с Тройственным союзом:
«Япония и Америка, с которыми уже начаты предварительные переговоры, присоединятся к нам. Можешь сам себе представить все возможности, которые зависят от нашего отказа или нашего согласия.
Так вот, старый верный друг, я тебя спрашиваю: скажи, что ты можешь предложить и что ты сделаешь, если я откажусь. Твои предложения должны быть точными, откровенными и без всякой задней мысли… Не беспокойся о своей союзнице, она получит подобающее место в этой комбинации согласно твоему желанию, что бы ты ни предложил».
Государь, однако, правильно оценил положение: если бы Германия хотела сговориться с Англией, она бы не стала его запрашивать; очевидно, она только желала извлечь какую-нибудь выгоду из своего отказа. Государь ответил приветливо, но с нередко свойственной ему тонкой иронией. Он указал прежде всего, что Англия еще недавно делала России «весьма соблазнительные предложения». «Это доказывает, что Англии тогда была нужна дружба с нами, чтобы она могла втайне противодействовать росту нашего влияния на Дальнем Востоке». Слова о присоединении Японии и Америки к англо-германскому союзу вызывают у государя замечание:
«Как тебе известно, мы пришли с Японией к соглашению о Корее, и еще недавно у вас установились превосходные отношения с Сев. Америкой. По правде сказать, я не вижу, почему бы эта страна вдруг обратилась против своих старых друзей единственно ради прекрасных глаз Англии.
Мне очень трудно, а то и невозможно ответить на твой вопрос: полезно ли будет для Германии принять предложения Англии? Я не знаю, какая им цена. Ты должен сам принять решение, зная, что лучше и что необходимо для твоей страны».
Государь оказался прав: Германия все равно не заключила соглашения с Англией, и вскоре Вильгельм II снова писал государю: «Насколько я могу понять, англичане во что бы то ни стало хотят найти на материке армию, которая бы сражалась за их интересы. Думаю, им будет нелегко найти такую армию, во всяком случае, это будет не моя».
* * *
Тою же весной 1898 г. на военное и колониальное поприще выступила еще одна великая держава, с еще ничтожной армией, но уже сильным флотом. Разразилась война между Испанией и Соединенными Штатами, которые впервые приобрели в ней владения за пределами Северо-Американского материка.
В этой-то обстановке государем было задумано и предпринято его историческое выступление – с предложением положить предел росту вооружений, ведущему к войне неслыханных размеров.
Происхождение этой ноты до сих пор служит предметом споров. Одни приписывают ее влиянию Куропаткина, который как раз в марте 1898 г. докладывал государю проект соглашения с Австрией об отсрочке введения скорострельной артиллерии в русской и австрийской армиях; ссылаются на появившуюся в то время шеститомную книгу Блиоха, доказывавшую невозможность успешного ведения войн при современных условиях; говорили о влиянии графа M. H. Муравьева и даже Витте, хотя министр финансов никогда не принадлежал к числу «идеологов». Вернее всего, что эта инициатива принадлежала самому государю: чтобы высказать ее от имени великой державы, нужно было соединение смелости и простоты, свободных от рядовых дипломатических соображений.
