Городские жители кричали: «Нас, наших сыновей и дочерей много; дайте нам зерна, чтобы мы могли питаться и жить!» Крестьяне заявляли: «Мы отдаем в залог наши поля, виноградники и дома, чтобы получить зерно, по причине голода!» Землевладельцы, которые, предположительно, были более богатыми представителями населения, на самом деле находились в худшем положении: «Мы взяли в долг серебро, чтобы заплатить царю дань деньгами; наша плоть такая же, как плоть наших братьев; наши дети как их дети, и все же мы должны делать наших детей рабами! Некоторые из наших дочерей уже отданы в рабство, и мы не можем выкупить их, потому что другие люди владеют нашими полями и виноградниками».
Ничего не зная о причинах своей нищеты, все винили в ней своих богатых соотечественников-евреев, которые на самом деле лишь только воспользовались предложенной возможностью. Так считал и Неемия, так как у него не было ни малейшего подозрения, что реальным виновником была бюрократия, поборы которой шли на содержание его самого. Так что он созвал предпринимателей и вылил на них свой гнев. В речи, полной самой отвратитительной самоуверенности, он сказал им, как, напрягая все свои силы, он выкупал своих соотечественников-евреев, проданных чужестранцам. Он давал взаймы и деньги, и зерно, не беря мерзкие проценты, которые взимают финансисты. Сей же день, настаивал он, они должны вернуть первоначальным хозяевам заложенные поля, виноградники, оливковые рощи и дома, которые они незаконно заняли, а также один процент текущих расходов, который они взимали на серебро, зерно, молодое вино и растительное масло. Поставленные на место горячим правителем, они могли только обещать выполнить его требования, хотя прекрасно понимали, что законный бизнес прекратится, если все договоры будут аннулированы, согласно его требованиям. Очевидно, Неемия не принял простое обещание всерьез, потому что он немедленно позвал жрецов и заставил предпринимателей дать клятву, к которой он прибавил для ровного счета свое собственное крепкое проклятие. Люди, которые слышали все это, стали прославлять Бога.
В то время как предыдущие правители, продолжает Неемия, возлагали на людей тяжкое бремя, забирая у них хлеб и вино на 40 шекелей, и даже их рабы действовали как хозяева, он и его помощники в течение двенадцати лет его пребывания у власти не ели хлеб правителя. Вместо этого он сам ежедневно кормил за своим столом сто пятьдесят евреев, простых и знатных, помимо гостей из-за рубежа. В доказательство он приводит статистические данные: каждый день забивались один бык и шесть отборных овец, а также домашняя птица, а каждые десять дней раздавали вино всех сортов. «И за все это я не требовал губернаторского жалованья, потому что рабство было тяжелым бременем для людей». Неемия был одним из тех чиновников, которые наивно считают, что каким-то загадочным образом средства на расходы государство получает из воздуха, а не из карманов людей.
Если торговцы не осмелились публично возразить правителю, то они могли донести свои жалобы более высокопоставленным чиновникам, которые понимали, что и государство, и чиновничий аппарат существуют за счет налогов. Ненависть, проявленная Неемией к отдельным личностям из имущего класса, включая одного бывшего своего сторонника, верховного жреца Элиашиба, подсказывает путь, по которому жалоба достигла царского двора. По крайней мере, до конца 433 г. до н. э., в который он предпринял попытку осуществить свои реформы, Артаксеркс отозвал из Иудеи Неемию.
Гражданская война в Греции
По мере того как разрыв между Афинами и Спартой быстро ширился, несмотря на Тридцатилетний мир, правительство Персии послало в столицу демократии Таргелию (известную красавицу) и таких же, как она, куртизанок. Их радостно приветствовали руководящие государственные деятели, и самые глубоко хранившиеся секреты Афин вскоре были в распоряжении царя. Вдруг, хотя и не без предупреждения, в 431 г. до н. э. разразилась Пелопоннесская война. Ситуация на персидской северо-западной границе полностью изменилась, так как братоубийственная борьба, которая сотрясала весь греческий мир — вместе со спартанским боевым кличем и требованием «свободы» для подданных Афин, — не была нежданным благом для великого царя.
В тот же год Еврипид поставил свою «Медею». В ней Ясон холодно сообщил своей жене, что благодаря своему временному браку с ним она получила больше, чем дала сама! Она жила в Элладе, не варварской стране. Ее жизнь была регламентирована законом, а не силой. Она была известна всей Греции; это была слава, которую она не узнала бы, живя на краю земли. Едва ли это была хорошая пропаганда для того, чтобы добиться помощи от Персии. Из Эфиопии в Египет пришла чума, а оттуда — в Афины и на большую часть Персидской империи. Множество людей умерли, и экономическая жизнь, уже и так выбитая из колеи чрезмерным налогообложением, расстроилась еще больше.
Сын первого Фарнабаза Фарнак теперь по наследству стал сатрапом геллеспонтийской Фригии. Из ее столицы Даскилея, расположенной у реки Риндакус, до нас дошли барельефы интересного памятника, который относится ко времени правления его отца. Очевидно, двухметровые плиты из проконесского мрамора должны были стоять перед алтарем на открытом воздухе; до половины своей высоты эти плиты просто гладкие, покрытые архитектурным орнаментом в виде ионик с остриями в промежутках; а все это образует низкую и узкую, слегка утопленную полосу, на которой фигуры выделяются барельефом.
Мы видим колонну пленных женщин верхом на мулах, гривы которых коротко обрезаны и заплетены, а единственной их сбруей являются расшитые чепраки, на которых женщинам сидеть неудобно. Их волосы покрывает sakkos, который развевается вокруг лица, а вышитые химатионы натянуты, как покрывало, на голову. Похожая на хитон одежда с короткими рукавами прихвачена на талии поясом и образует напуск. Через одну перед женщинами идет конюх, его голова скрыта башлыком, а тело — одеждой до колен, в руке он несет вертикально какой-то большой предмет. Позади женщин едет охрана на лошадях, гривы которых подстрижены, а хвосты завязаны узлом. Они сидят на седельных одеялах, вытянув ноги. Под накидкой из шкуры без рукавов, вывернутой мехом наружу, можно увидеть тунику, штаны, свисающий кинжал и башмаки. Надпись слишком неразборчива, чтобы понять, кому она посвящена. Стиль и обработка изображения преимущественно иранские, основанные на греческих традициях. Только орнамент из ионик с остриями в промежутках и на вид ионический эпиграф демонстративно доказывают, что греческие территории находятся близко.
Пелопоннесцы обратились к Фарнаку. Их посланцам, Николаю и Анеристу, он обещал оказать содействие в предложенной поездке к царю. Прежде чем они оказались под его защитой, они были захвачены в плен на Геллеспонте фракийским царем Ситалкесом, который передал их афинянам, чтобы те их казнили.
Спартанцы не оставили своих услилий, но Артаксеркс был более чем доволен, наблюдая за тем, как греки уничтожают друг друга. Он закрывал глаза на каперов с юго-запада Малой Азии, которые молились на торговые корабли, плававшие из Финикии и Фаселиса в Пирей. Однажды Софокл заметил сидонского торговца в Афинах, Иона — плащ из египетского льна, Ахей — египетские мази и напитки из Библа, Кратинус — вино из Мендеса; последний также рассказывал о путешественниках, направляющихся к сакам, и о сидонцах, которые везли халаты из Сирии. Теперь ввоз из Египта парусов и папирусов, ладана из Сирии, бальзамов из Фригии, желудей для дубления из Пафлагонии, миндаля, фиников и прекрасной пшеничной муки из Финикии, который так воспевал Гермипп (афинский комедиограф времен Пелопоннесской войны. — Пер.), был уже не такой безопасный. Ферекрат (актер, поэт древней аттической комедии. — Пер.) выражает свои опасения, что его друг рискует, путешествуя даже по Египту. То, что карийцы и ликийцы с презрением отказались платить дань Афинам, было явно выгодно царю.
