еще позаниматься любовью.
Снова погрузиться с аквалангом.
Это тело родилось в век технологического колдовства.
Приехали врачи, специальный прибор
подключили к сердцу, и я воскрес.
Удары сердца сильные и стабильные.
Каждый день жизни – чудо,
в котором ОДИН движется как множество.
Я не тело.
И все же Я ЕСТЬ.
С огромной любовью,
5 апреля
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Здравствуй, Марина.
Прилетели жаворонки, поля поют.
И мы появились на земле…
Твои еноты – Марта и Боцман!
9 апреля
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Ирма на прогулках носится, накручивает круги, счастливая, дышит землей и корнями, ест листья брусники (витамины), гоняет бабочек, нюхает жаб и лягушек, познает мир, это ее первая осознанная весна.
Мы вас любим.
13 апреля
Пушкинские Горы
Юля – Марине
…Ирма сейчас зовется прибылый волк, это волк-одногодок, на следующую весну ее переведут в переярки – волки второго года. Она все так же играет, но сейчас нам пришлось умерить блаженство прогулок – боюсь отпускать без поводка. Все-таки ведь и деревни близко, и в мае все чаще по лесу будут ходить люди.
Вчера я отпустила ее в лесу. Сначала волчик шел рядом, потом стал ненадолго отбегать, и вдруг исчез. Я покричала-покричала, села на солнышке и стала ждать. Как пишут в детективах, «жизнь пронеслась передо мной». Ну, думаю, как волка ни корми…
И тут она вернулась, довольная, мокрая, купалась в растаявшем овраге – в ручье.
Все-таки я для нее в этой жизни что-то значу…
15 апреля
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Разлив, Марина! Некоторые скамейки стоят в воде, торчат только спинки деревянные. Разлив большой. Как говорит Алексей, давно уж такого не было, лет двадцать. Обычно калитку качает ветер, а здесь – вода.
Забор на околице Михайловского в воде.
Тишина кругом. А на самом деле в лесу поют дрозды, скворцы, синицы, чечетки, поползни…
Хиддинк самоотверженно меня от всех защищает, а я – и это главное – его.
Особенно в драках с вислобрюхой черной вьетнамской свиньей Угольком.
Вот сейчас пишу, а внизу со звуком, как будто мелется кофе в кофемолке, хрюкает и ворчит будущая невеста Уголька – Мазута, тоже вьетнамская свинья.
На прошлой неделе привезли много кроликов: люди немножко подержат для развлечения – и отдадут. Сдают их как в пионерлагерь на летнюю смену: с запасом еды и в клетке. Прощаются у дверей, хозяева плачут. Кого-то привезли даже с тосканским сеном (сено из Италии из Тосканы). Но у нас быстро он станет патриотом – у нас не Тоскана, и тоски нет.
Привет всем нашим.
1 мая
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Хиддинку, Марина, год.
Когда первый раз в его жизни задул ветер, сильный грозовой ветер, штормовой, Хиддинк это почувствовал сразу и носился, распахнув ветру крылья, и кричал.
Суета, суматоха, пыль столбом. Деревья качает. Все только и думают, куда бы укрыться. А он поставил крылья как раз под ветер, и они бились и трепетали на ветру. Сквозь крылья просвечивало солнце.
Пытаюсь до него докричаться: «Хиддинк! Хиддинк!»
Бесполезно! От крыльев и ветра – шум, как от работающего мотора самолета.
Летное поле, гудит пропеллер, маячат восторженные зрители, и летчик в защитных очках и шлеме машет им рукой из кабины.
Отрыв от земли, отрыв – и взлет!
Заблуждение, что домашние гуси не летают. Они летают, просто важно понять одну деталь: не ввысь, а вдоль. Оставаясь в положении взлета. Авиаторы это называют – «колеса в воздухе», что означает: самолет оторвался от земли.
Вот так и Хиддинк.
Ножки тянет, только самыми кончиками пальцев касается земли. На одном дыхании, одном касании. Разгон! Разгон! Горные гуси летят на высоте Килиманджаро! Небо для них стихия, дом родной. А мне, для того, чтобы Хиддинк ко мне спустился с неба, сначала нужно его туда поднять.
Все детство мы посвятили небу и полетам. Тренировка за тренировкой. Учила на собственном примере. Руки по сторонам и бегом, бегом! А он за мной – сбивая пыльцу с травы, отчего ноги его всегда в сплошном цветении: желтые от одуванчиков или укутанные в ивовом пухе, как у посланца богов Гермеса.
С криком, восторженно – на взлет!
Наши тренировки собирали народ. Я и Хиддинк – оба, раскинув руки-крылья. Икар и Дедал. За представление нам предлагали деньги. Мы не брали. В Михайловском на аллеях меня узнавали по гусю.
«Это вы с гусем?» – и почтительно глядели вслед.
Так и вижу – стая гусей срывается с места, как эскадрилья, расправив крылья – от белого, серого, переливчатого рябит и пестрит в глазах! Среди них красавец Хиддинк. Моя любовь. Моя надежда и опора…
Пишу, пишу, Марина, это будет повесть, нет, роман!
1 мая
Москва
Марина – Юле
…Взлетим, Юлька! Обязательно взлетим!!! И пускай мы не легкокрылые горные гуси, а толстопопые холмогоры, «колеса в воздухе», – все равно мы взмоем, вознесемся, мы воспарим над Килиманджаро!!!
20 мая
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Марин, я так горжусь Хидькой и так рада за него! Я вам говорила, что у него личная жизнь не складывалась, то есть он считал себя человеком и счастья искал среди прекрасной половины рода человеческого. Причем не терпел соперников!
Тем временем холмогорка Люся (Марина, это я не придумала, так зовут гусыню) высидела птенцов, и Хиддинк впервые неожиданно почувствовал себя ГУСЕМ!
Он взял под свое покровительство Люсю с птенцами, что вообще-то большая редкость! И обнаружил себя заботливым папашей. Он охраняет их, кормит, от Люси ни на шаг.
Приосанился, повзрослел, ходит по двору – грудь колесом, серьезный, важный. Сменил птенцовый наряд, прибавил в весе (и это добавило шуток, рвущих мне сердце: «Гусь в яблоках…», еще не пора? И где наша «Кулинарная книга?»)
