А ходит с палкой. В поселок на рынок уже не добирается: повалюсь, говорит, в сугроб, люди смеяться будут.
И ей покойники снятся. Снится, она мне говорит, моя бригада, и что я наряды им выписываю.
– Почему покойники? – я спрашиваю.
– А нет уже никого в живых.
Я тоже ей о себе рассказываю, мол, летом гуляла в Авдашах, красивая, в цветущей сирени вся, деревня.
– Моя деревня, – говорит Аля, – моей бригады. – И взгляд оживает. – Клопы и Ромашки, и Лопатино…
А недавно встретила Алексея, ходили смотреть на «окна», вырезанные во льду на озере – дышать рыбам.
Все стареют.
27 марта
Москва
Марина – Юле
Как за них не переживать-то, за японцев? Шлю японским знакомым письма, звоню, Яско-сан, Юзо-сан, Фуэ-сан, Томоко-сан, всем-всем-всем, если только возможно, – пишу я им, – приезжайте к нам, мы будем счастливы, если Вы к нам приедете и переждете это кошмарное стихийное бедствие в России, которая Вас ждет и любит. Обнимаем, ответьте, отзовитесь, мы очень-очень волнуемся за Вас! – пишу я им.
А они мне отвечают:
«Дорогая Марина-сан! Спасибо за теплое письмо. Землетрясение было на севере главного острова, хотя и в Токио много зданий пострадало, и погибли люди. В Токио поезда и электрички редко едут, так что многие ходят пешком на работу, а потом домой снова пешком. У многих в один конец часа три. У нас в Киото меньше всех пострадало. Древние японцы выбрали для столицы котлован, где мало таких стихийных бедствий. У нас пока все в порядке. Только моя сестра, которая живет около Токио, не смогла добраться домой. Она переночевала в своем институте и только на следующий день днем с трудом вернулась домой. Потом она узнала, что у нее с сыновьями все в порядке, и я успокоилась.
А сегодня час назад я узнала, что жена моего сына была как раз в тот момент в Университете Тохоку в г. Сэндай на конференции – мы ничего не знали, сын не стал беспокоить нас. Она убежала в школу, там переночевала и через префектуру Ямагата вчера вернулась благополучно.
С друзьями мы еще не разговаривали. Сейчас звонить туда не рекомендуется. Мы так мешаем пострадавшим. Там холодно, нет электричества, нет воды, нет продуктов.
Мы все знаем благодаря телевизору, но пострадавшие ничего не знают, что с ними случилось. Все ищут своих родных. Мы впервые узнали, что такое Цунами. Да, да, там действительно как в аду. Мы отсюда ничем не можем помогать. Только стараемся экономить электричество, чтобы там хоть по вечерам был свет.
Аригатоо-гозаимасу – всего доброго,
Яско».
А наш Седов разместил на Фейсбуке объявление:
Сергей подержал Японию в ладонях,
чем заметно снизил напряжение земной коры
и уровень тревожности населения…
29 марта
Бугрово
Юля – Марине
Марин, не знаю, в Москве там у вас слышны ручьи? У нас текут с крыш, текут, текут, и днем и ночью. Звон капели! Сегодня с Ирмой гуляли, она слушала ручей подо льдом.
Как слушает волк? Наклоняет голову то в одну сторону, то в другую, как будто сравнивает – что услышит сейчас одним ухом, что другим. Чувствует, вода подо льдом и, скребет по льду лапами, прогрызает лед. Копает ямы в болотцах, докапывается до замерзшей земли, травы, до корешков каких-то, пахнущих илом, гнилью. И с наслаждением их ест. Вчера поставила мне лапы на плечи, и голову положила на плечо, а я на пеньке сидела рядом с нею.
Казарки трубят очень зычно, глубоко, низко и протяжно. Чудный крик.
Ваши волки и гуси, ученик.
30 марта
Бугрово
Юля – Марине
Sms: голубое небо,
синяя река,
снег, лебеди
такие
весенние
дела,
Марин
2 апреля
Бугрово
Юля – Марине
Вчера мы с Андреем и Вероникой съездили навестить нашего Марика, Марин.
Это Марик, который жил на Ворониче, а в прошлом году уехал под Новоржев (они с женой Олей развелись, дураки, но речь не об этом, их дело личное). И вот мы выехали, по полям с кротовьими бугорками, с дырками в земле от полевых мышей, и не просто с дырками, а целыми узорами на земле из их туннелей, проходов, траншей, всем, что было скрыто под снегом, а сейчас открылось.
Земля в узорах. Полегшая из-под оттаявшего снега трава. И аисты уже по полям гуляют. Летят гуси, но что поделать – стреляют в них, хотя это зло и нечестно, и мы ждем подранков, но надеемся, что гусиный бог сбережет. Видно по полету гусей, что они напуганы, рассеяны, недостает звеньев в цепи, но они поддерживают друг друга. Сильный ветер. Иногда надувает и дождь, и снег. И они летят. Стыдно за человека перед гусями.
Встретили мужичков хмельных, в телеге на коне Сеньке. Конь малорослый, ну просто пони (хотя не пони), красавец, но не ухожен. Весь в дерьме. Грива спутана, ноги и живот в грязи, живет в хлеву. Мужики пьяные, добродушные, тормознули, спросили покурить. Мы Сеньку печеньицем угостили, пожурили мужиков за коня, а они хмельные везут ворованный шифер, сняли где-нибудь в заброшенном доме в деревне с крыш.
Доехали до Марика, а у него разлилась река. Он живет на улице Старая речка, то есть улица – это старое русло старинной реки Льсты, вот она разлилась и отрезала Марика от мира. Глубоко, воды по пояс и выше, течение и водоворот такой! Он заранее запасся продуктами, то есть знал.
Мы ему кричим через речку: «Марик, Марик!», а расстояние – двадцать шагов, не больше. Он услышал, вышел. И вот мы на одном берегу реки, он на другом. Перекрикиваемся – не виделись с ним год: «Как дела?» И вы знаете, Марин, тот редкий случай, когда река помогла, и разлив себя оправдал. Так, к слову, мы перемолвились и поняли, что все давно уже отошли друг от друга, и про себя это каждый почувствовал и был рад, что вот река разлилась, и нам не встретиться, а просто перекричаться: «Привет! Привет!» Постояли минут пять и уехали. А ехали к нему полтора часа, гуляя.
Не к тому я это рассказываю, что мне жаль, и не к тому, чтобы вас посвятить во всю эту историю, мне просто очень понравилась река, которая нас так красиво разделила. И это хорошее расставание, я считаю. Река и люди, когда-то близкие, по ее берегам. Разлив.
И вся эта история – о реке, о красивых, безмолвствующих разливах, над которыми летят гуси, разреженные дробью, и тем не менее – сильные, весенние, хотя с печалью на крыльях, и утки, и ходят аисты, и сохнут на ветру на земле мышиные трассы и узоры, и уже пробивается трава, хотя земля еще влажная, сырая, и копыто лошади вязнет в ней и оставляет мокрый, глубокий след, иногда даже с чмоканием от грязи.
