Хорнблауэр лежал на рыме шлюпки, не в силах шевельнуть пальцем. Берег, заполненный кричащими и жестикулирующими французами, алел в свете заката.
— Минуточку, — сказал Брэйсгедл, потянулся к вытяжному шнуру и аккуратно его выдернул.
Пушка громыхнула у самого Хорнблауэрова уха. На берегу падали убитые.
— Это картечь, — сказал Брэйсгедл. — Восемьдесят четыре пули. Левая, суши весла! Правая, весла на воду.
Лодка повернула от берега и заскользила к гостеприимным кораблям. Хорнблауэр смотрел на темнеющий французский берег. Все позади; попытка его страны силой подавить революцию окончилась кровавым поражением. Парижские газеты захлебнутся от восторга, лондонский «Вестник» посвятит инциденту несколько сухих строчек. Хорнблауэр провидел, что через какой-нибудь год мир едва будет помнить об этом событии. Через двадцать лет его забудут окончательно. Но те обезглавленные тела в Мюзийяке, разорванные в клочья красномундирные солдаты, французы, застигнутые картечью из четырехфунтовой пушки — все они мертвы, как если бы в этот день повернулась мировая история. А сам он так бесконечно устал. В кармане у него по-прежнему лежал кусок хлеба, который он положил туда сегодня утром, и про который забыл.
Испанские галеры
В то время, когда Испания заключила с Францией мир, старый добрый «Неустанный» стоял на якоре в Кадисском заливе. Хорнблауэру случилось быть вахтенным мичманом и именно он обратил внимание лейтенанта Чадда на то, что к ним приближается восьмивесельный пинас с красно-желтым испанским флагом на корме. Чадд в подзорную трубу различил золото эполетов и треуголку. Он тут же приказал фалрепным и караулу морских пехотинцев выстроиться для отдания традиционных почестей капитану союзного флота. Поспешно вызванный Пелью ожидал гостя на шкафуте; там и произошел весь последующий разговор. Испанец с низким поклоном протянул англичанину пакет с печатями.
— Мистер Хорнблауэр, — сказал Пелью, держа в руках нераспечатанное письмо. — Поговорите с ним по-французски. Пригласите его спуститься вниз на стаканчик вина.
Испанец, вновь поклонившись, отверг угощение и, опять кланяясь, попросил Пелью немедленно прочесть письмо. Пелью сломал печать и прочел содержимое, с трудом продираясь сквозь французские фразы: он немного читал по-французски, хотя говорить не мог совсем. Он протянул письмо Хорнблауэру.
— Это значит, что даго заключили мир, так ведь? — Хорнблауэр с трудом прочел двенадцать строк, содержащих приветствия, которые Его Превосходительство герцог Бельчитский (гранд первого класса и еще восемнадцать титулов, из них последний — главнокомандующий Андалузии) адресовал любезнейшему капитану сэру Эдварду Пелью, кавалеру ордена Бани. Второй абзац был коротким и содержал уведомление о заключенном мире. Третий абзац, такой же длинный, как и первый, состоял из церемонного прощания, почти слово в слово повторявшего приветствие.
— Это все, сэр, — сказал Хорнблауэр. Но у испанского капитана вдобавок к письменному сообщению было еще и устное.
— Пожалуйста, скажите своему капитану, — он говорил по-французски с испанским акцентом, — что, будучи теперь нейтральной державой, Испания должна осуществлять свои права. Вы простояли здесь на якоре двадцать четыре часа. Если по истечении шести часов с этого момента, — Испанец вынул из кармана золотые часы и посмотрел на них, — вы будете в пределах досягаемости батареи Пунталес, она получит приказ открыть по вам огонь.
Хорнблауэру оставалось только перевести этот безжалостный ультиматум, даже не пытаясь его смягчить. Пелью выслушал, и его загорелое лицо побелело от гнева.
— Скажите ему… — начал он и тут же овладел собой. — Черт меня подери, если я дам ему понять, что он меня разозлил.
Пелью прижал шляпу к животу и поклонился, в меру своих сил изображая испанскую вежливость. Потом он обернулся к Хорнблауэру.
— Скажите ему, что я с радостью выслушал его сообщение. Скажите ему, что я сожалею об обстоятельствах, разлучающих меня с ним, и что я надеюсь навсегда сохранить его личную дружбу, каковы бы ни были отношения между нашими странами. Скажите ему… вы сами не хуже меня можете все это сказать, верно, Хорнблауэр? Надо проводить его за борт с почестями. Фалрепные! Боцманматы! Барабанщики!
Хорнблауэр, как мог, источал любезности, капитаны после каждых двух фраз обменивались поклонами, испанец с каждым поклоном отступал на шаг, а Пелью, не желая уступать в вежливости, следовал за ним. Барабанщики выбивали дробь, пехотинцы держали ружья на караул, а дудки свистели, пока голова испанца не опустилась до уровня главной палубы. Пелью тут же выпрямился, нахлобучил шляпу и повернулся к первому лейтенанту.
— Мистер Эклз, я хочу, чтоб корабль был готов к отплытию через час.
И он, стуча каблуками, сбежал вниз, чтоб в одиночестве вернуть утерянное самообладание.
Матросы на реях отдавали парус, готовясь выбирать шкоты; скрип шпиля подтверждал, что другие матросы выбирают якорный канат. Хорнблауэр, стоя на правом переходном мостике с плотником мистером Уэлсом, глядел на белые домики одного из красивейших городов Европы.
— Я дважды был здесь на берегу, — сказал Уэлс, — Вино у них хорошее, если вы вообще пьете эту гадость. Но вот коньяк их даже не пробуйте, мистер Хорнблауэр. Яд, чистый яд. Ого! Я вижу нас собираются провожать.
Два длинных острых носа выскользнули из внутреннего залива и теперь смотрели в сторону «Неустанного». Хорнблауэр, проследив взгляд Уэлса, не смог сдержать удивленного возгласа. Это были галеры — по бокам у каждой мерно вздымались и опускались весла, и, поворачиваясь плашмя, вспыхивали в солнечном свете. Сотня весел взмывали, как одно — это было очень красиво; Хорнблауэр вспомнил, что школьником переводил строчку из латинского стихотворения и очень удивился тогда, узнав, что «белые крылья» римских военных судов это их весла. Теперь сравнение стало понятным — даже летящие чайки, чьи движения Хорнблауэр всегда считал безупречно-прекрасными, не могли сравниться с галерами. У них была низкая осадка и непропорционально большая длина. На низких наклонных мачтах не было паруса, ни даже латинского рея. Носа их блестели позолотой, под ними пенилась вода; галеры шли прямо против слабого бриза золотые с красным испанские знамена отдувало ветром к корме. Вверх — вперед — вниз в неизменном ритме двигались весла, не отклоняясь друг от друга ни на один дюйм. На носу каждой галеры, указывая точно вперед, стояло по большой пушке.
— Двадцатичетырехфунтовки, — сказал Уэлс. — Если они настигнут вас в штиль, то разнесут в куски. Подойдут с кормы, где вы не сможете навести на них пушку, и будут поливать продольным огнем, пока вы не сдадитесь. А там спаси вас Бог — лучше турецкая тюрьма, чем испанская.
Кильватерный строем, словно прочерченным по линейке, строго сохраняя дистанцию, словно отмеренную рулеткой, галеры прошли вдоль левого борта «Неустанного». Команда фрегата под барабанный бой и свист дудок вытянулась по стойке «смирно», дабы засвидетельствовать почтение проплывающему мимо флагу. Офицеры галер вернули приветствия.
