Среди гражданских лиц, также содержавшихся в лагерях для военнопленных, преобладали государственные служащие и чиновники всех уровней управления, полицейские, местная администрация, осадники, члены различных политических партий и др.
В это же время, на занятых территориях в соответствии с приказом замнаркома внутренних дел СССР В.Н. Меркулова от 5 ноября 1939 г. силами НКВД БССР и УССР «в целях быстрейшего очищения от враждебных элементов» продолжались выявление и аресты представителей польского государственного аппарата — чиновников местных органов управления, полиции, суда, прокуратуры, офицеров, а также работников образования, священнослужителей и других. Они квалифицировались как агенты, провокаторы, диверсанты, резиденты, участники контрреволюционных организаций, содержатели конспиративных квартир, контрабандисты, разведчики, контрразведчики и арестовывались с единой формулировкой за «совершение контрреволюционных преступлений»
{7}.
В связи с огромным размахом развернутых репрессий и переполнением арестованными тюрем Западной Белоруссии и Западной Украины в конце 1939 г. их стали направлять в лагеря для военнопленных. Эти лагеря были нужны и для размещения интернированных из Литвы, и для пленных советско-финской войны. 16 апреля 1940 г. Берия в письме Сталину № 1379/6 сообщал, что Германия желает передать свыше 50 тыс., Венгрия — 4 тыс. и Словакия — 107 военнопленных поляков из числа жителей западных областей Белоруссии и Украины
{8}. Нежелание распускать их по домам вело к крайней переполненности лагерей.
Следствие установило, как НКВД пытался решить эту задачу.
Предлагались частичные решения, не снимавшие проблемы в целом, и поэтому, как недостаточно радикальные, эти предложения не были приняты. Так, П.К. Сопруненко и С.В. Нехорошев в письме Берии от 20 февраля 1940 г.
{9} предлагали в целях разгрузки Старобельского и Козельского лагерей отпустить 300 тяжелобольных, полных инвалидов, туберкулезников и лиц старше 60 лет из числа офицерского состава, 400—500 человек из числа офицеров запаса, жителей западных областей УССР и БССР — агрономов, врачей, инженеров и техников, учителей, на которых не было компрометирующих материалов. Но и в этом письме «социально опасные лица» подлежали ликвидации. Предлагалось примерно на 400 человек — офицеров Корпуса охраны пограничья, судейско-прокурорских работников, помещиков, активистов организаций ПОВ (Польска организация войскова; под традиционным названием было создано новое формирование) и «Стшелец», офицеров 2-го отдела Польского Главного штаба, офицеров информации — оформить дела для рассмотрения на Особом совещании при НКВД СССР.
А вот вопрос об освобождении основной массы военнопленных, содержавшихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях, вообще не ставился. Решение их судьбы было только делом времени. Ситуация была тупиковая: отпускать не хотели в силу классовых установок (на советской территории такие категории населения уничтожались), а содержать было слишком тяжко. В лагерях временно проводилась оперативная и учетная работа — вербовались внешняя и внутренняя агентура и т.д.
В СССР в то время активно использовался принудительный труд и аксиомой считался тезис о доходности труда заключенных лагерей. Однако, как видно из доклада руководителей Осташковского лагеря П.Ф. Борисовца и И.А. Юрасова Сопруненко, содержание польских военнопленных было убыточным и в сутки составляло 2 руб. 58 коп. на одного человека
{10}. Переполненность лагерей и их убыточность, необходимость размещения новых контингентов военнопленных подталкивали к ускоренному решению судьбы польских пленных. Однако главным было другое: из донесений, рапортов, докладов и других документов однозначно следует, что польские военнопленные с самого начала воспринимались сотрудниками НКВД как «классово чуждый и враждебный элемент». Предпринимались попытки хотя бы часть из них «перековать» в принятом в то время в советском тоталитарном государстве стиле. В Осташковском, Старобельском, Козельском лагерях НКВД был создан мощный партийно-политический аппарат, снабженный необходимой техникой, наглядной агитацией и кинофильмами, прославлявшими советский образ жизни. Не только сотрудники лагерей, но и партийные деятели областного масштаба систематически читали военнопленным лекции. Однако усиленная пропагандистская работа, естественно, не приносила ожидаемых результатов. Так, в докладных записках начальников лагерей Сопруненко отмечалось, что офицеры в большинстве своем настроены патриотически, к вступлению Красной Армии на территорию Польши относятся враждебно и считают это агрессией, заявляют, что «Польша еще не погибла». Менталитет охранников не позволял воспринимать подобные настроения как естественные. Наоборот, они полностью отторгались с ультраклассовых позиций. Так, считалось, что в этом лагере находилась «опора польской шляхты, заклятые враги советской власти», поскольку они заявляли: «от одних врагов бежали, к другим попали», «советское правительство проводит такую же агрессивную политику, как и Германия». Необходимость выполнения секретных обязательств перед Германией, в частности противодействия польскому освободительному движению, стимулировала усиление негативного отношения к настроениям поляков, даже таким, о которых Б.П. Трофимов докладывал Берии 20 октября 1939 г. по Старобельскому лагерю: «Подавляющее большинство военнопленных офицеров открыто резко враждебно настроено по адресу Германии и скрыто враждебно по отношению к СССР».
Советское руководство не признавало существования Польского государства и рассматривало содержавшихся в лагерях польских пленных как тех лиц, на которых держалась чуждая в классовом отношении польская государственность. А на советской территории, какой считались «освобожденные» украинско-белорусские земли, для «классовых врагов» места не было.
С ноября 1939 г. к работе с военнопленными активно подключились секретные службы — особые отделения лагерей и особые отделы армий и военных округов. Следствие установило, каковы были их цели. Они выявляли через арестованных военнопленных бывших представителей государственного аппарата на местах и с этой целью переводили военнопленных из лагерей в тюрьмы и наоборот. Дела на отдельных военнопленных направлялись в военные трибуналы армий, правда, в исключительном порядке. Уже с начала декабря 1939 г. в Осташковском лагере, где сосредоточили представителей аппарата «буржуазно-помещичьего государства», интенсивно проводилась подготовка по крайне упрощенной процедуре дел для передачи на особое совещание. На 30 декабря 1939 г. группа следователей из 14 человек сумела оформить две тысячи дел и пятьсот из них отправила на особое совещание
{11}. Для рассмотрения дел была выработана процедура, которая наглядно просматривается, в частности, в оформлении дела № 649 в отношении полицейского С. Олейника. На стандартном бланке обвинительного заключения было зафиксировано, что ему вменяется в вину совершение преступления, предусмотренного статьей 58-13 УК РСФСР — «за активную борьбу против революционного движения», без конкретизации состава преступления. Дело было рассмотрено начальником особого отдела НКВД 7-й армии РККА 29 декабря 1939 г. с постановлением направить на Особое совещание при НКВД СССР и утверждено начальником Осташковского лагеря 6 января 1940 г. Олейник получил срок. Но когда было принято единое решение о всех польских военнопленных, он был расстрелян в УНКВД по Калининской области и захоронен в пос. Медное.
