Двусторонние отношения развивались конструктивно, и генерал Ярузельский, казалось, мог рассчитывать на снятие с них негативных наслоений прошлого. Его прежние неоднократные попытки прозондировать отношение к Катынскому делу крупных советских военачальников — маршалов Ф.И. Голикова, А.А. Гречко, И.И. Якубовского, Д.Ф. Устинова и В.Г. Куликова, проверить их реакцию на сомнения по поводу выводов комиссии Бурденко и соображения о необходимости их перепроверки показывали, как он пишет во вступительном слове к книге Яремы Мачишевского, что они или ничего не знали об этом преступлении, или считали такой подход к проблеме плодом «постгеббельсовской, империалистической пропаганды, стремящейся вбить клин между Польшей и СССР»
{6}. Теперь открывалась возможность обмена мнениями по этому вопросу на высшем партийно-государственном уровне.
Из первых рук, и именно из рук генерала Ярузельского, стало известно о том, что он поставил перед Горбачевым комплекс трудных вопросов двусторонних отношений уже через несколько недель после избрания последнего генсеком ЦК КПСС — в конце 1985 г., во время работы Консультативного совета Варшавского договора. «Горбачев принял это с большим вниманием и пониманием. Он признал, что мы должны поднять эти трудные темы. Декларировал свою добрую волю. Однако предлагал понять его: он только недавно приступил к новым обязанностям, затронутую мною проблематику он должен основательно изучить, анализ отдельных проблем поручить разным людям. Легким и простым это не будет», — вспоминает Ярузельский. Подчеркивая, что Горбачев демонстрировал понимание существа вопросов, включая секретные протоколы договора 23 августа 1939 г. и выдвигаемую на первое место проблему гибели военнопленных, Ярузельский зафиксировал его первую реакцию: «Я тут же почувствовал, что для Горбачева это были очень трудные проблемы. Особо соглашаясь с тем, что катынское преступление требует отвечающего правде освещения, он одновременно констатировал, что правда в этом вопросе не очевидна, что нельзя выносить приговор без необходимых доказательств. Так что нужны дальнейшие исследования и доказательства»
{7}.
В ходе одной из бесед с советскими руководителями во время совещания секретарей ЦК партий соцстран по идеологическим и международным вопросам в Варшаве в январе 1987 г. Ярузельский вновь затронул этот вопрос, что рассказавший об этом событии В.А. Медведев счел очень важным: «Как всегда осторожно, но четко Ярузельский коснулся проблем преодоления недоверия между нашими народами и необходимости обсуждения и прояснения тех страниц истории, которые порождают это недоверие. Он не скрывал, что польское руководство испытывает по этим вопросам огромное давление со стороны общественности своей страны, и прежде всего интеллигенции. Ярузельский подчеркнул, что они не настаивают на какой-то определенной интерпретации событий, но нужен диалог, постепенно, шаг за шагом приближающий нас к истине. Ничего при этом не упрощать, не мазать одним цветом». Эта беседа велась с участием Медведева, Яковлева и Добрынина, ориентировала на сбалансированное, но обстоятельное рассмотрение трудных проблем совместной истории. Свою личную заинтересованность в этом генерал подчеркнул специально, для убедительности сославшись на свою собственную судьбу депортированного.
Вскоре Медведев понял, что предмет особого интереса — Катынское дело. Он свидетельствует: «Руководители Польши деликатно, без какого-то драматизирования и нажима, но все же довольно твердо ставили вопрос о получении дополнительных материалов по Катынскому делу. Они говорили нам, что не настаивают на изменении нашей позиции, но убедительно просят представить какие-то документы, подтверждающие нашу версию, и контраргументы, опровергающие утверждения о ее несостоятельности.
Мое первое же соприкосновение с Катынским делом, ознакомление с уже имевшимися материалами не оставили сомнения в том, что вопрос не закрыт, в нем остается много неясностей, загадок, противоречий, которые все равно придется прояснять и давать на них ответ. От этого никуда не уйти. Для меня это стало особенно очевидно после того, как начались регулярные контакты с Ярузельским, Чиреком, Ожеховским и другими польскими партнерами»
{8}.
Польские лидеры действительно сумели придать Катынскому делу особый ранг в глазах советского руководства, а точнее — группы соратников Горбачева. Это подтверждает и Шахназаров в уже цитировавшейся книге «Цена свободы: Реформация Горбачева глазами его помощника»: «Одним из первых моих действий в качестве помощника Горбачева было обращение к нему с просьбой использовать свою власть, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос»
{9}.
Закончим необходимое для понимания климата первых лет перестройки цитирование свидетельств лиц из окружения Горбачева трезво-реалистичной констатацией А.Н. Яковлева: «Контекст времени был совершенно иным»
{10}. Секретарей горбачевского ЦК заботила трудная и неприятная, мешавшая сглаживанию советско-польских отношений проблема, перед которой их постоянно ставили поляки. Но время-то было, говоря словами Анны Ахматовой, еще далеко не «вегетарианское». Еще не было всеобщего «облучения» гласностью. Царила инфантильная вера в слова и лозунги прошлого, типа «Сталин — это победа». За два года до этого Горбачев воздавал Сталину «должное» за великие заслуги в годы войны. Шла борьба вокруг доклада Горбачева в связи с 60-летием Великой Октябрьской революции. О сталинских репрессиях только начинали писать, и партийно-государственное руководство боялось сказать то, что в 1956 году уже произнес Н.С. Хрущев.
Поэтому сектор истории отдела науки ЦК КПСС взялся за реализацию задачи поисков подтверждения старой версии Катынского дела и «контраргументов, опровергающих утверждение о ее несостоятельности». Для этого полонисты из Института славяноведения и балканистики АН СССР А.Ф. Носкова и Ф.В. Зуев должны были изучить материалы комиссии Н.Н. Бурденко. Сколько-нибудь значимых результатов эта акция не принесла.
Поверхностный характер десталинизации не позволял преодолеть сложившийся дуализм восприятия наследия Сталина, сталинской внешней политики. Осуждение политической практики сталинщины вплоть до проклятий в адрес Сталина за миллионы жертв сочеталось с признанием его марксистом, руководившим движением страны к «светлому будущему коммунизма», великим вождем и защитником Отечества. Самое же главное — сохранялась идеализация сталинского тоталитарного режима, отнюдь не сводящегося к феномену «культа личности Сталина», но по-прежнему обладавшего безусловной монополией власти и являвшегося по своей сути диктатурой партийно-государственного аппарата. До декабря 1988 г., созыва Съезда народных депутатов СССР, дело ограничивалось косметическим ремонтом политической системы, преобразования оставались непоследовательными, а во многом иллюзорными.
Горбачев надеялся, сохранив «руководящую роль КПСС», модель партии-государства, придать ей демократическую форму. Это была безнадежная затея. Перед лицом начавшейся политической трансформации КПСС переходила к обороне. Ситуация стала еще радикальнее меняться в обстановке антитоталитарных процессов в Центрально-Восточной Европе. К весне 1990 г. позиции КПСС оказались уже сильно подорваны.
