Как бы компенсируя жесткую позицию по наиболее трудному вопросу, Смирнов пошел навстречу по другим пунктам обсуждения. В сфере его компетенции как директора института, в состав которого входил Центральный партийный архив с огромным корпусом польских документов, он сделал гигантский по тем временам шаг. Речь не только о передаче значительной части этих документов, но и о предоставлении очень значимого в политическом отношении решения Президиума Исполкома Коминтерна о роспуске компартии Польши (1938 г.). К тому времени прошло почти полвека с момента этого события и тридцать лет после реабилитации партии. А документа, на котором, как тут же выяснилось, стоял гриф секретности «Никому и никогда», действительно никому и никогда не показывали из-за его разоблачающего сталинщину содержания. По своей тональности и политическому значению этот документ не слишком отличается от постановления ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г.
Комиссия ученых двух стран не была политическим органом и никаких политических решений принимать не могла, но для передачи такого документа нужны были его рассекречивание и политическое решение. Смирнов их добился, предварительно заручившись обещанием Мачишевского не делать из документа скандальной сенсации и спустить факт передачи и опубликования на тормозах «предварительной научной обработки».
Значение факта передачи документа такого ранга члены комиссии в полной мере осознали лишь тогда, когда к дверям зала заседаний приблизился заместитель директора Центрального партийного архива В.В. Аникеев, держа в трясущихся руках невзрачную папочку с несколькими тронутыми временем листочками. Бледный, он до последней минуты боялся выпустить их из рук. Аникеев не чинил исследователям дополнительных препятствий, за что слыл либералом. Однако момент передачи заветной папки высшей секретности в руки профессора Мачишевского потряс его до глубины души.
Создание комиссии было воспринято учеными как открытие широкого поля исследований, возникновение перспективы целостного творческого изучения, научной верификации истории двусторонних отношений. Для науки это было время повышенной поисковой активности, роста стремления критически переосмыслить, корректно и глубоко оценить эти проблемы, сформулировать свое отношение к ним с позиций нового мышления. Дух перестройки, не без определенной наивности и иллюзий, рождал новый моральный научный климат: с одной стороны, в прошлое уходили запрет на разработку многих крупных тем, жесткая регламентация творческой активности ученых, подавление их начинаний и инициатив, другие пагубные для общественного прогресса явления эры застоя; с другой стороны, открывалась возможность соответствующего потребностям творческой самореализации ученых, их активного включения в решение обретших острую актуальность научных, а также и политических задач.
Представлялось, что стало реально разорвать порочный круг ущербных стереотипов декларативной, чрезмерно идеологизированной, нередко бессодержательной пропаганды казенной дружбы и приглаженных революционных традиций, искоренить чисто лозунговый подход к двусторонним отношениям. Ведь за этим камуфляжем часто скрывались ложь и фальсификация, а многие страницы подлинно добрососедских отношений по различным идеологическим мотивам замалчивались. Становилось очевидно, что сталинские деформации, поразившие многие стороны внутренней жизни СССР, не обошли стороной и область внешней политики. Со всей очевидностью они проявились в сфере советско-польских отношений, наложив мрачный отпечаток на различные аспекты и эпизоды этих отношений.
Очень интересны оказались результаты социологических обследований польского Центра по изучению общественного мнения, касавшихся представлений поляков об СССР и советско-польских отношениях. Эти данные подтвердили информацию прибывшего в Москву для подготовки очередного заседания Я. Мачишевского о позитивной реакции польской общественности на работу комиссии, в том числе на оценку высказываний В.М. Молотова о Польше как несовместимых с международным правом. Они убедительно показывали, как органично переплетаются в общественном сознании история и современность. Когда в двусторонних отношениях стали проявляться искренность и партнерство, они стали значительно выше оцениваться поляками. Число позитивных оценок в октябре 1986 г. достигло 62,7% и выросло к октябрю 1987 г. до 75,3%. При этом две трети обследованных, отмечая как плюсы, так и минусы современных им советско-польских отношений, видели необходимость их дальнейшего изменения в духе гласности и партнерства. Главным плюсом 30% опрошенных считали обращение к «белым пятнам», рост открытости, повышение степени правдивости информации об истории и текущем дне обоих народов. Внимание ученых — членов комиссии привлекли указания в анкетах на изменения в советско-польских отношениях, формулируемые, например, следующим образом: «Увеличивается гласность, правдивость информации. Есть намерение раскрыть „белые пятна“»; «начинают говорить о многих вещах, которые были запретной темой»; «больше говорят правды о войне, жизни поляков, депортированных в России во времена Сталина»; «открытие тайн новейшей истории, напоминание о том, что было нечто такое, как Катынь, и об этом говорится громко». Столь же очевидны и убедительны были рекомендации: «полное выяснение так называемых стыдливых, до сих пор замалчиваемых вопросов»; «нужно объяснить обществу, какие отношения существовали между Польшей и СССР с момента возникновения II Речи Посполитой»; «нужна последовательность в выяснении вопросов новейшей истории (союзнический пакт СССР с Третьим рейхом, Катынь, депортации)»; «все вопросы нужно выяснить до конца — о деятельности Сталина, его действиях в отношении поляков нужно сказать все» и т.п.
Отслеживание социологических показателей доказывало, что колебания в политике открытости сразу отражаются в худшую сторону на оценке отношений. Так, в феврале 1988 г. был отмечен спад до 58,6%, а в октябре 1988 г., после визита Горбачева в Польшу, — новый подъем до 63,9%. Такие данные были дополнительным стимулом для участия в придирчивом пересмотре «белых пятен», для отказа от сталинского наследства и для восстановления исторической правды и о трудных полосах в двусторонних отношениях, и об игнорировавшихся по разным причинам их светлых страницах.
Выработка тематики заседаний комиссии была непростым делом. Наметив вначале не вызывавшие сомнений с обеих сторон 7—10 тем, комиссия шла по пути научного поиска и постепенного расширения тематики. Так в поле зрения попала как бы маргинальная, а на деле очень важная для всей проблематики периода войны проблема депортаций населения; произошел переход от вступительной экспертизы и составления библиографии к тщательному архивному поиску и подготовке к печати исследования по этой проблеме. Данная разработка доктора исторических наук В.С. Парсадановой повлекла за собой дальнейшие поиски в архивных фондах ключевых для проблематики судеб польских военнопленных материалов.
Аналогичным образом при помощи изучения недоступных ранее материалов удалось достичь существенных результатов в выяснении обстоятельств роспуска компартии Польши в 1938 г.
В других случаях происходила корректировка односторонней трактовки идеологически деформированных проблем. Например, значительно более серьезной и взвешенной стала советская оценка восстановления государственной независимости Польши в 1918 г. Была отдана дань глубокого уважения вековым освободительным усилиям польского народа, его свободолюбию и жизнестойкости. Комиссия обратилась к совместному выяснению сложных вопросов войны 1920 г., стараясь при этом отойти от односторонности и найти объективный, сбалансированный подход к проблеме. Так шло выявление «болевых точек» в истории советско-польских отношений, происходила совместная выработка последовательно научных, открытых и честных позиций по трудным, замалчивавшимся или фальсифицировавшимся аспектам этих отношений. В большинстве случаев источники по этим проблемам были мало доступны в течение многих десятилетий, а освещение их было избирательным, неполным, а то и не проводилось вообще, находясь под негласным запретом.
