Я вытащил книгу из стопки и взглянул на обложку. «Гэтлинская поваренная книга для начинающих: Жареная курица и приправы из овощей». Она открылась сама по себе на одной из страниц. «Жареные томаты со сметаной (рецепт Бетти Бартон)». Любимое блюдо моей мамы. От страниц повеяло розмарином. Я присмотрелся к веточке. Она была свежей, словно ее только вчера принесли из сада. Значит, мама не могла положить ее в книгу. Но никто другой не стал бы класть веточку в книгу вместо закладки. Любимый рецепт моей мамы и розмарин, связанный с Леной. Похоже, книга пыталась мне что-то сказать.
— Тетя Мэриан? Вы недавно просматривали рецепт по жареным томатам?
Она просунула голову в дверной проем.
— Неужели ты думаешь, что я сама не могу приготовить томаты?
Я посмотрел на розмарин.
— Вот что я нашел в одной из книг.
— Твоя мать любила делать такие закладки.
— Могу я одолжить эту книгу? На несколько дней?
— Итан, зачем ты спрашиваешь? Она принадлежала твоей матери. Я думаю, Лила с радостью завещала бы тебе все, что имела.
Мне не давал покоя вопрос: как свежая веточка могла оказаться в запыленной поваренной книге? Но я промолчал. Мне не хотелось делиться чудом, которое, скорее всего, предназначалось только мне. Я никогда не жарил томаты и, наверное, никогда не буду этим заниматься. Тем не менее я сунул книгу под мышку и в сопровождении Мэриан направился к выходу.
— Если я понадоблюсь, ищи меня здесь. Для тебя и Лены я сделаю все, что угодно. Ты и сам знаешь это.
Она откинула волосы с моих глаз и улыбнулась мне. Доктор Эшкрофт была лучшей подругой моей мамы. Я не назвал бы ее улыбку материнской, но она подбодрила меня.
Мэриан поморщила нос.
— Ты пахнешь розмарином?
Я пожал плечами и, проскользнув в дверь, оказался под серым небом зимнего дня. Наверное, Юлий Цезарь был прав. Мне следовало взглянуть своей судьбе в глаза. И какой бы она ни оказалась — предначертанной звездами или создаваемой мной, — я не мог сидеть и ждать.
Снег застал меня на пути домой. Мне даже не верилось, что это случилось. Я смотрел на небо, и снежинки падали на мое замерзшее лицо. Густые и пушистые, они парили в воздухе, как белые феи. Назвать непогодой это было нельзя. Скорее, дар небес, возможно, даже чудо — прямо как в песне о светлом Рождестве.
Подойдя к дому, я увидел ее. Она сидела на крыльце, отбросив капюшон на спину. Легкий иней серебрил ее черные волосы. В то мгновение я вдруг понял, почему начался снег. Она предлагала мне примирение. Лена улыбнулась. В одну секунду все куски, на которые развалилась моя жизнь, сложились воедино. Все исправилось само собой и стало пусть не идеальным, но вполне сносным. Я сел рядом с ней на ступени.
— Спасибо, Лена.
Она прильнула ко мне.
— Я просто хотела немного успокоить тебя. Мне так неловко, Итан. Я не хочу, чтобы ты страдал. Я не знаю, что буду делать, если с тобой приключится беда.
Я провел ладонью по ее сырым волосам.
— Не отталкивай меня, пожалуйста. Мне очень тяжело терять людей, которых я люблю.
Расстегнув куртку Лены, я обвил рукой ее талию. Мы прижались друг к другу, я начал целовать ее и целовал до тех пор, пока не почувствовал, что если мы не остановимся, то все находящееся от нас на расстоянии ярда расплавится.
— Что это? — пытаясь восстановить дыхание, спросила она.
Я поцеловал ее снова, возносясь на новой гигантской волне струившейся через нас энергии. Вскоре мне пришлось отстраниться от манящих губ и сделать глоток воздуха.
— Наверное, это называется судьбой. Я собирался зацеловать тебя до потери чувств — еще после зимнего бала. И теперь ты меня не остановишь.
— Остановлю!
— Нет, не сможешь.
— Тогда тебе придется подождать. Я все еще под домашним арестом. Дядя Мэкон думает, что я пошла в библиотеку.
— Меня не волнует, что ты под арестом. Я-то свободен. Хочешь, мы вместе поедем в Равенвуд? Если потребуется, я буду спать со Страшилой на собачьем коврике.
— Между прочим, у него есть спальня! И кровать с пологом!
— Что ж, прекрасно!
Она улыбнулась и сжала мою руку. Снежинки таяли, опускаясь на наши разгоряченные лица.
— Я соскучилась по тебе, Итан Уот.
Лена поцеловала меня. Снег повалил сильнее. Он падал на нас и превращался в струйки воды, словно мы излучали огромное количество тепла. Словно мы стали радиоактивными элементами.
— Мне нравится твоя идея. Мы будем вместе столько, сколько сможем. Пока…
Лена замолчала, но я знал, о чем она подумала.
— Мы отделаемся от этого проклятия. Я обещаю тебе.
Она кивнула без особого энтузиазма и уютно устроилась в моих руках. Я почувствовал успокоение, растекающееся по нашим телам.
— Понимаешь, Итан, мне сегодня не хочется думать о плохом.
Она игриво толкнула меня.
— Да? А о чем тебе хочется думать?
— О снеговиках. Я никогда не лепила снеговиков.
— Правда? Ты же жила в Виргинии. Там все их лепят.
— Я провела в Виргинии только несколько месяцев. И мы не дожили до первого снега.
Через час, слепив перед крыльцом большого снеговика, мы, мокрые и замерзшие, сидели за кухонным столом. Эмма ушла в «Стой-стяни», поэтому мы пили горячий шоколад моего собственного приготовления.
— Я не уверена, что твой рецепт правильный. Обычно у шоколада другой вкус.
Лена дразнила меня, потому что мой «рецепт» состоял в том, что я поставил чашку с молоком в микроволновую печь и навалил туда куски шоколадной плитки. Варево получилось коричнево-белым и с комками. Но лично мне вкус нравился.
— Да? Откуда ты знаешь? «Эй, Кухня! Горячий шоколад, пожалуйста».
Я попытался сымитировать ее голос, но выдавил из себя лишь хриплый фальцет. Она засмеялась. С момента нашей размолвки прошло только несколько дней, а я уже успел соскучиться по ее улыбке. Хотя я скучал о ней сразу же — через пару минут.
— Кстати, о Кухне. Мне пора уходить. Я сказала дяде, что пойду в библиотеку, а она закрывается в девять часов.
Я перетащил ее к себе на колени. Не прикасаясь к ней, я не мог прожить ни секунды. И теперь я находил любые поводы, чтобы пощекотать ее, потрогать волосы, руки, колени. Нас непреодолимо тянуло друг к другу. Она прижалась к моей груди, и мы сидели молча, пока над нами, на втором этаже, не послышались шаги. Лена соскочила с моих колен, как испуганная кошка.
— Не волнуйся, это мой отец. Он пошел в душ. Теперь он почти не выходит из своего кабинета.
— Так и живет затворником?
