— Что ты пишешь?
Она закрыла блокнот, с которым почти никогда не расставалась. По средам у нашей баскетбольной команды не было тренировок, поэтому мы с Леной отправились после уроков в Гринбрайр. Его сад стал для нас особым местом, хотя ни я, ни тем более она не признавались в этом. Здесь мы нашли медальон. Здесь мы общались без посторонних глаз, сверливших наши спины. Здесь мы не слышали вечного шепота, сопровождавшего нас в школе и в городе. Нам полагалось делать уроки, но Лена сидела на траве и писала что-то в потрепанном блокноте, а я в девятый раз читал одну и ту же тему о внутреннем строении атомов. Наши плечи соприкасались, но мы смотрели в разные стороны. На меня падали лучи тусклого вечернего солнца. Она сидела под нараставшей тенью дуба, ствол которого был покрыт серым мхом.
— Что я пишу? Да ничего особенного.
— Ладно, ты не обязана рассказывать мне об этом.
Я попытался скрыть свое недовольство.
— Тут просто всякие… глупости.
— Тогда поделись со мной ими.
Какое-то время она молчала, черкая черным карандашом по резиновой кайме ботинок.
— Иногда я пишу стихи. Мне с детских лет нравится поэзия, хотя я знаю, что это звучит немного дико.
— Мне так не кажется. Моя мать писала книги по истории, а отец издал несколько готических романов.
Не глядя на нее, я почувствовал, что она улыбнулась.
— Конечно, мой отец — не очень походящий пример. Он действительно немного дикий. Но это не значит, что писательство — плохое занятие.
Я замер, ожидая, что она передаст мне блокнот и попросит прочитать одно из ее произведений. Но мне не повезло. Мои ожидания оказались напрасными.
— Интересно, я когда-нибудь смогу прочесть твои стихи?
— Вряд ли.
Я услышал, как она снова раскрыла блокнот. Ее карандаш заскользил по странице. Взглянув в учебник химии, я в сотый раз перечитал два первых абзаца темы. Мы были одни в заброшенном саду. Солнце медленно опускалось к горизонту. Лена писала стихи. Если я собирался признаться ей в своих чувствах, то это было самое подходящее время.
— Ты хотела бы… ну, знаешь… встречаться со мной?
Мне удалось произнести вопрос почти спокойным и бесстрастным тоном.
— А мы что тут делаем?
Я пожевал кончик пластмассовой ложки, которую нашел в своем рюкзаке. Скорее всего, она попала ко мне вместе со школьным пудингом.
— Это встреча и в то же время не встреча. Я имел в виду, что мы могли бы сходить куда-нибудь…
— Уже поздно.
Она развернула фруктово-шоколадный батончик и слегка отодвинулась от меня. Я печально покачал головой.
— Не сейчас. Может быть, в пятницу или еще когда-нибудь. Мне хотелось бы пригласить тебя в кино.
Я сунул ложку между страницами и закрыл учебник химии.
— Фу, как вульгарно!
Она поморщилась и вернулась к своим записям.
— О чем ты говоришь?
Я почувствовал, как мои щеки начали краснеть.
«Я имел в виду только кино».
«Итан, ты опять тупишь».
Лена указала на грязную ложку, торчавшую из учебника.
— Вот о чем я говорила.
Я облегченно вздохнул.
— Да. Эту плохую привычку я перенял от мамы.
— Она имела пристрастие к ножам и ложкам?
— Нет, к книгам. Мама читала по двадцать книг одновременно, и они валялись по всему дому — на кухонном столе, рядом с ее кроватью, в ванной комнате, в машине, в сумках, на ступенях лестницы. Вместо закладок она использовала все, что попадалось ей под руку: мой затерявшийся носок, зернышки яблока, очки, другую книгу, вилку…
— Или грязную ложку?
— Точно.
— Могу поспорить, что это сводило Эмму с ума.
— Еще бы! Нет, не так. Это вызывало у нее…
Я покопался в памяти.
— В-о-з-м-у-щ-е-н-и-е.
— Десять букв по вертикали? — засмеявшись, спросила Лена.
— Типа того.
— А эта вещь принадлежала моей маме.
Она приподняла один из брелоков, висевших на длинной серебряной цепочке. Наверное, она никогда не снимала свое ожерелье. Я с любопытством посмотрел на маленькую золотую птицу.
— Ворон? В честь Равенвуда?
[21]
— Нет. Чародеи считают воронов самыми сильными птицами в мире. Легенда гласит, что они могут поглощать энергию из одних предметов и передавать ее в другие. Некоторые из них обладают такими магическими способностями, что их даже боятся.
Она выпустила золотую птицу из пальцев, и та повисла между диском с выгравированной надписью и черным стеклянным шариком.
— В твоем ожерелье столько всего.
Лена убрала прядь волос за ухо и осмотрела свое украшение.
— На самом деле это не побрякушки, а значимые для меня вещи.
Она прикоснулась к колечку от банки с содовой.
— Вот первая шипучка, которую я выпила, сидя на крыльце бабушкиного дома в Саванне. Бабуля купила ее, потому что я вернулась из школы в слезах. Никто из мальчиков в классе не положил ничего в мою коробку для валентинок.
— Какая милая история.
— Да, если словом «милая» ты называешь детскую трагедию.
— Я не о том. Мне просто понравилось, что ты оставила себе колечко от банки.
— Я сохраняю все, что мне дорого.
— А это что? — Я указал на черный шарик.
— Мне дала его тетя Твайла. Такие шарики делают из камней, которые встречаются только в очень труднодоступных местах Барбадоса. Тетя сказала, что этот амулет принесет мне удачу.
— Классное у тебя ожерелье.
Теперь я понял, как много оно значит для Лены. Вот почему она так трепетно относится к каждой его детали.
— Наверное, оно выглядит как связка хлама. У меня никогда не было постоянного дома. Я не жила больше двух лет в одном и том же месте. Иногда мне кажется, что у меня есть только эти маленькие штучки на моем ожерелье, а все остальное принадлежит другим людям.
Я со вздохом выдернул травинку из земли.
— Мне хотелось бы побывать в тех городах, в которых ты жила.
— Перестань! С Гэтлином тебя связывают крепкие корни. Здесь живет твой лучший друг, которого ты знаешь всю свою жизнь. У тебя есть комната, которая всегда была твоей. Наверное, на косяке двери там есть черточки, отмечавшие твой рост.
У меня действительно были такие метки.
«Ты недавно сделал еще одну, верно?»
