Непокорного подследственного пытались сломать и с помощью внутрикамерной агентуры. К нему подсадили бывшего чекиста С.С. Шварца и тот «по-товарищески» стал советовать, какие нужно давать показания. Но упрямый Евдокимов лишь ругал следователей, называя их «гадами», а все дело «о заговоре в НКВД» настоящей «липой»
[531].
После чудовищных пыток (во время одного из допросов ему поломали больные ноги) бывшего замнаркома определили в больницу Бутырской тюрьмы. Но и здесь он оказался «под колпаком». Рядом положили «на лечение» бывшего помощника начальника ОО УГБ УНКВД Ленинградской области П.М. Лобова, активно сотрудничающего с чекистами. Сексот сообщал своему начальству: «За время моего совместного пребывания… с Евдокимовым он говорил, что ему хотелось бы сейчас одного, — это иметь бомбу, чтобы взорвать весь следственный аппарат теперешнего НКВД и самому взлететь с ним на воздух, что такой аппарат, который так калечит и разрушает невинных людей, можно только назвать фашистским… В бреду Евдокимов говорил: «Сашка (вероятно — А.И. Кауль. — Прим. авт.), сволочь, зачем предаешь… какой кошмар, какой кошмар…»
[532].
Из больницы Евдокимов вышел с убеждением не сдаваться, а лучше умереть, независимо от мучений, которые предстояли ему впереди. Он полагал, что его гибель в тюремных застенках заставит задуматься многих в ЦК ВКП(б) о причинах «…такой героической смерти неразоружившегося «врага». Однако чудовищные и систематические пытки сделали свое дело. После длительного «физического воздействия» патриарх северокавказских чекистов заявил: «Я действительно в течение семи месяцев вплоть до момента очной ставки с Ежовым и Фриновским, которые изобличили меня, обманывал следствие». 13 апреля 1939 года Евдокимов согласился «сотрудничать» со следствием. Первый протокол с «чистосердечными признаниями» составил лично первый заместитель наркома внутренних дел СССР В.Н. Меркулов
[533]. Следствие по делу Евдокимова затянулось на целых четырнадцать месяцев.
Но не только Евдокимов стойко держался на допросах. Начальник 3-го Спецотдела НКВД ССССР И.П. Попашенко, арестованный 4 ноября 1938 года, до 19 февраля 1939 года отказывался признавать себя виновным в принадлежности к «антисоветской заговорщической группе в НКВД». После «особых» методов допроса он подписал сфальсифицированные протоколы, но уже 22 марта 1939 года на допросе у следователя Бабича вновь отказался от своих признаний, заявив, что «…показания ложные, никогда ни в какой организации не состоял». Через две недели его вернули в «прежнее состояние», и 11 апреля 1939 года появилось «покаянное» письмо наркому внутренних дел Берия, где Попашенко вновь подтверждает ранее данные показания. Во время следствия он еще несколько раз выказывал свое упрямство, на очных ставках с Николаевым-Журидом, Ивановым, Урицким, Дагиным, Евдокимовым, Акимовым он заявлял: «Участником антисоветской организации не являюсь, никакой антисоветской работы не вел». Это же Попашенко подтвердил 19 января 1940 года на судебном заседании ВК ВС СССР, заявив, что все его показания были подтасованы, и он «…был вынужден их подписать после применения к нему особых мер следствия»
[534].
Тем временем следователи Наркомвнудела активно «распутывали» дело «об антисоветском заговоре в органах НКВД». Оказалось, что щупальца этого «заговора» тянулись во многие города и веси Советского Союза. 29 декабря 1938 года прямо в кабинете Берия был арестован «северокавказец», начальник УНКВД по Тамбовской области М.И. Малыгин. Его обвинили в участии в антисоветской заговорщической организации внутри НКВД, а также в нарушении социалистической законности.
Малыгин же утверждал, что «заговорщики» (Дагин, Горбач, Малышев и другие) никогда не были близки с ним, с большинством из них у него сложились чисто служебные отношения. И действительно, многие «северокавказцы» относилось к Максу Ивановичу очень прохладно. Он никогда «не чувствовал расположения к себе, никто из них («северокавказцев». — Прим. авт.) не приглашал к себе на квартиру, (его) присутствие… у кого-нибудь из них в кабинете заметно стесняло их»
[535].
Один пример таких взаимоотношений. В июле 1938 года Малыгин зашел к помощнику начальника 1-го отдела ГУГБ НКВД Н.Т. Зарифову (с просьбой оформить разовый пропуск своей жене на посещение сессии Верховного Совета РСФСР в Кремле), где встретил большую компанию «северокавказцев» — В.Ф. Дементьева, Б.А. Малышева, М.Г. Раева, А.И. Михельсона и других. Те собрались отмечать новое назначение Дементьева во Владивосток, однако никто не пожелал пригласить за праздничный стол своего коллегу по Северному Кавказу. Малыгин быстро получил пропуск и покинул кабинет.
Из столицы Малыгина этапировали в Тамбов, где им занялись следователи военной прокуратуры войск НКВД Московского округа. Во время следствия он предпринял попытку покончить жизнь самоубийством. 4 ноября 1940 года его привели в комнату для ознакомления с материалами уголовного дела. Там сидели его подельщики Браиловский и Ионов. Малыгин, прочитав большую часть последнего (пятого) тома уголовного дела, поднялся со стула и попросил у сидевшего рядом Ионова бумаги для папиросы, затем достал из кармана брюк табачной пыли, неожиданно бросил ее в глаза Ионову и выбежал в соседнюю комнату. Там, подбежав к окну, он сорвал верхний металлический прут предохранителя, вскочил на подоконник, выбил стекло, просунул правую сторону туловища в выбитый створ окна и попытался выпрыгнуть
[536].
Но сделать это ему помешал Браиловский, он успел схватить Малыгина за ногу. Эта попытка дорого обошлась Браиловскому, он получил несколько сильных ударов ногой в грудь. Досталось и военному следователю Сиротину, который вместе с надзирателями вытаскивал Малыгина из выбитого окна. Некист порезал ему осколком стекла плечо.
Трудно сказать, чего больше было в этом поступке — отчаяния от безысходности (ведь Малыгину грозил расстрел) либо горечи оттого, что так оценили его активную «работу на поприще защиты интересов социалистического государства». На следствии он неоднократно говорил, он не преступник, а лишь «… рабочая лошадь, которая тянула до тех пор, пока на нее не переложили. Переложили —… не потянул, за это отдали под суд»
[537].
В конце 1938 — начале 1939 г. было арестовано много таких «рабочих лошадок» «Большого террора». Среди арестованных, состоящих под следствием, осужденных и расстрелянных оказались десятки, если не сотни чекистов, начинавших свою службу у Евдокимова: Я.М. Вейншток, А.А. Алексеенко (начальник УНКВД Красноярского края), П.П. Бабкевич (нарком внутренних дел Бурято-Монгольской АССР), П.Ф. Булах (начальник УНКВД Орджоникидзевского края), А.А. Волков (начальник УНКВД Полтавской области), П.В. Володзько (замнаркома внутренних дел Казахской ССР), Г.Ф. Горбач (начальник УНКВД Хабаровского края), В.Ф. Дементьев (начальник УНКВД Архангельской области), П.С. Долгопятов (начальник УНКВД Адыгейской АО), Е.А. Евгеньев-Шептицкий (заместитель начальника 2-го отдела ГУГБ НКВД), Н.В. Емец (начальник Московского управления «Дальстроя» НКВД), A.M. Ершов-Лурье (начальник УНКВД Ярославской области), С.Г. Жупахин (начальник УНКВД Вологодской области), Н.И. Иванов (нарком внутренних дел Чечено-Ингушской АССР), Л.И. Коган (замнаркома лесной промышленности СССР), И.Я. Лаврушин (начальник УНКВД Горьковской области), В.Г. Ломоносов (нарком внутренних дел Дагестанской АССР), И.П. Малкин (начальник УНКВД Краснодарского края), М.И. Малыгин (начальник УНКВД Тамбовской области), А.М. Минаев-Цикановский, С.З. Миркин (нарком внутренних дел Северо-Осетинской АССР), С.Н. Миронов-Король, А.И. Михельсон (начальник Управления Московского речного пароходства), К.К. Мукке (старший инспектор Наркомвода СССР), И.П. Попашенко (начальник 3-го спецотдела НКВД СССР), М.Г. Раев-Каминский (нарком внутренних дел Азербайджанской ССР), М.П. Фриновский, В.В. Хворостян (нарком внутренних дел Армянской ССР), М.С. Ямницкий (заместитель начальника УНКВД Дальневосточного края). Это только «первые лица» из тех, кто в разной степени оказался причастен к «заговору в органах НКВД, во главе которого стали Ежов, Фриновский и Евдокимов».
