Нашим отрядом командовал генерал-майор Миллер. Он повел пехоту на местечко, и поляки были прогнаны. После они вновь устроились. Пройдя местечко, наш полк выстроился развернутым строем. Четыре наши полковые орудия стали в середине полка, открыли огонь по неприятелю и так ловко действовали, что даже одно ядро ударило в дуло неприятельской пушки. Нам велено было спешиться. Однако это приказание отменили: мы с места понеслись марш-маршем и ударили на неприятеля в сабли.
Поляки, не выдержав нашей атаки, бросились бежать! Здесь их много было побито. Мы гнались за ними до самой ночи.
В головах помешку денег…
Поляки продолжали отступать до самой Варшавы. Мы не больно торопились их преследовать. Делали небольшие марши, а иногда и дневки. Неприятель уходил.
Впереди нас шли казачьи полки. А мы следовали вместе с пехотой и особенных предосторожностей на ночлегах не предпринимали. Шли вольно. Когда же подошли к Варшаве, то уже заключили перемирие — так что ни они к нам, ни мы к ним. Прага
оставалась у нас вправо. Мы расположились лагерем на привольном месте, на речке, из которой много попользовались рыбой.
Отсюда наш полковник Зубов уехал в Петербург. Взял наши артельные медные деньги и обещался выслать бумажные.
«Вам, — говорит, — будет легче». А оно и правда: тогда мы только что получили жалованье и все медными. Так что в головах у каждого солдата было по мешку денег. Потом уже из Петербурга он выслал нам бумажные деньги. Он-то и взял дочь Суворова замуж, это нам было известно.
К осени мы выступили из-под Варшавы и пошли с подполковником на квартиры в город Краков и там в 1792 году зимовали. Здесь к нам приехал новый полковой командир, полковник Чичерин — человек очень строгий.
Штаб и два эскадрона стояли в городе, а остальные в сорока верстах по деревням. На весну, оставив два эскадрона в Кракове, весь полк пошел зимовать в Луцк.
Русак — не трусак!
Во время стоянки нашей в городе Луцке между жителями замечено было какое-то беспокойство. В особенности же к весне 1794 года они что-то больно тревожились и чего-то все ждали.
Наш 4-й эскадрон стоял в слободе Пригородной, в 15-ти верстах от города Луцка. Бывало, десятские чуть свет ходят по улицам, стучат под окнами и требуют жителей в правление до рады (на совещание). Там приказывают им всем быть готовыми и иметь всякого запаса в изобилии. Куда ж они снаряжались, нам не сказывали.
Мы обыкновенно не обращали на это внимания — идешь себе и чистишь лошадей. Хозяин моей квартиры, Илья, придет, бывало, со своей сборни, повесит голову и говорит: «Эх, пане, беда будет».
— А что за беда, скажи, тезка?
— Нет, пане, нельзя сказать, а только беда будет!
После мы узнали, что на праздник Св. Пасхи приказано было всякому обывателю извести своего постояльца, если он русский солдат.
Там, где мы чистили лошадей, двор был большой, просторный. Хозяин дома, бывало, выйдет посмотреть на наших лошадей да и говорит:
— Дрянные кони, на чем вы будете воевать?
— Даром что дрянные, да побьем, мол, ваших хороших. Наши кони храбры, они и вас-то сомнут и лошадей-то ваших покалечат. А что худы, то не беда — поправятся! Теперь войны нет.
— А може еще бендже! (то есть «А может еще будет?»)
Тут мне, бывало, всю душу так и помутит. Как, думаю себе, смеет он издеваться над нами.
— Ну, подавай!!! — говорю я ему, — подавай ее сюда, мы, мол, станем. Устоите ли вы? Я, мол, русак не трусак!
Тут мой поляк увидит, что больно со мной заспорил, да потом и говорит:
— Проше пана на килишек вудки!
Ведь вот какой народ, Ваше благородие, у-у! Бедовый. А потом обойдется, и ничего, как будто и в ладу живем, — этот же самый поляк хотел выдать за меня свою дочку.
Вдруг в нашем городке сделалась тревога, наши эскадроны собрались и пошли в Краков выручать своих. Мы шли скорым маршем. Так что иногда прихватывали и ночи. На шестой день пришли в Козеницы. Переправились через Вислу и подле реки стали биваками.
Сюда нам привезли сена, и только что мы, готовясь к большому переходу, начали вить киты, видим, по дороге из Варшавы скачет повозка, а на ней сидит офицер без шапки. Он объявил, что в Варшаве загорелся бунт и наших там вырезали. Генерал-майор Игельстром, узнавши, что на Пасху в городе непременно откроется революция, приказал нашим войскам собраться в Страстной четверток и того же дня выступить из Варшавы.
Поляки проведали о том и начали резать по закоулкам тех, которые, не зная города, не попадали на сборные места или не поспевали выскочить из домов.
Рассказывали, что по проходящим по улицам войскам со второго и третьего этажа бросали каменья не только мужчины, но и женщины! Хоть и жаль нам было наших, да делать нечего, коли оплошали, сами и виноваты.
На следующий день прибыл к нам Ферзен с войсками. И у нас составился порядочный отряд. Отсюда мы поворотили в Краков. Пройдя два перехода, повстречали свои два эскадрона. Они находились в командировке, от полка в Кракове, для разъездов. Да еще две роты егерей, уж не помню хорошенько, Лифляндского или Курляндского корпуса. Тогда егеря считались корпусами. Их гнал поляк. И так жестоко напирал, что наши едва отбивались.
В фуражирах
Товарищи рассказывали, что из Кракова, как сделалась тревога, наши успели еще выйти благополучно, но потом поляки одумались, бросились вслед за нашими. Догнали их и вступили в драку. Сперва наши удачно отбивались, а когда сила кракусов стала увеличиваться, то нашим приходилось уже очень плохо. «Да слава Богу, — сказывали товарищи, — что вы подоспели и оборонили нас».
Вместе с ними мы сделали еще два перехода и до самого Кракова гнали неприятеля… Меня послали фуражиром от всего полка. Дали человек тридцать команды и капрала. Эскадронный командир, отправляя меня, приказывал привезти как можно больше фуража. И в особенности расстараться насчет съестных припасов.
Поблизости к лагерю, известное дело, ничего не найдешь. Вот я и отправился верст за сорок. Приезжаю в одну деревню — пусто. Я в другую — тоже ничего нет. Ну, думаю себе, здесь, видно, наши похозяйничали. Приезжаю в третью — всего довольно: овса, ячменя, ржи, проса, гороху, пшеницы. Бери сколько душе угодно. Здесь я остановился и начал фуражировать.
Вдруг сюда же приезжает кадет
нашего полка Хайновский и с ним сорок человек команды. На другой день прибыл к нам же Козловского пехотного полка подпоручик Козлянинов. У него было сорок подвод и более 80 человек команды.
Кадет и подпоручик остановились на одной квартире и порешили между собой на завтрашний день отправиться куда-нибудь вместе для разыскания фуража. И, поручив мне смотреть за всей командой, сами они уехали.
Унтер-офицер пешей команды поехал за пять верст на мельницу, перемалывать рожь, а я, взявши с собой трех человек конных, бросился по другим деревням разыскивать: не найдется ли где еще фуража и других каких-нибудь продуктов?
