А что касается до неприятеля, так он не запугал нас: словно как воронье черное, понасажался на горах, мы знали, как надо подходить к этой дичи!
Вот хоть бы тут мы опять полезли в горы и снова с князем Багратионом пошли впереди всех. А неприятель — он, сказывают, укрепился у Швеца
. Ну, думаю себе, слава Богу, хоть один город попался с русским прозвищем, а то пришлось бы пройти Швейцарию, не запомнивши ни одного названия. Другой бы, пожалуй, и не поверил: словно как там и не был!
Так вот-с, через гору-то мы и ползем. Кто станет, оправится, сумку перебросит на другое плечо, а кто так остановится, прикладом постучит, товарища сождет, табаку понюхает да опять побежит…
А князь тут же с нами едет да иногда оборачивается назад. Уж совсем на спуске он вдруг остановил нас, а сам вперед поскакал.
Туг немного отдохнули, а народ тем временем сзади подошел. Уж сумерки настают, глядишь, он, наш отец, подъезжает к нам и говорит:
— Ну, братцы, отдохнули?
— Отдохнули, Ваше сиятельство!
— Теперь с Богом за мной! Да как за деревней крикну «ура!», так принимать не зевай, да так… чтоб у неприятеля душа дрогнула! В улицы бегом и кто с ружьем попадется, коли его!
Ведь вот, Ваше благородие, Багратион так умел сделать, что француз, покидавши все пожитки, удирал от нас, как собака, поджавши хвост. Ничего, здесь мы славно переночевали на их квартирах.
Палка от собаки не уйдет — француза колотить успеем…
К Швецу-то в гости так и не заходили, а пошли отсюда направо к Корсакову.
— Да разве ж вы знали, что идете к Корсакову?
— Помилуйте, да об этом только и речи было, это всем было известно.
Туг уж мы неприятеля не видали, сказали, что Розенберг, оставшись сзади, делал ему сильный отпор и положил его порядком. Хорошо, что хоть этот помозолил ему зубы, а то ведь вот, Ваше благородие, горе-то нас постигло. Как узнали, что Корсаков разбит, вот тут-то тоска взяла нас: эх, жаль стало, что не дождался! А мы-то как поспешали, шли без дневок, словно как знали, что не быть добру в этих голодных горах! Разумеется, как бы он ни вступил в действие, мы бы подоспели к нему, и французы были бы разбиты!
Делать-то нечего — горем, видно, беды не исправишь. И пошли ж мы драться опять с французами: загнали их в ущелье, да дальше и не пошли. Ну, думаем себе: палка от собаки не уйдет — поколотить его успеем!
— Что это ты, дедушка, так разгневался на французов, ведь они народ храбрый!
— Помилуйте, Ваше благородие, нечего про это говорить. Да ведь вот-с, я вам доложу, не будь его в этих-то горах, так мы бы не вешались по кручинам-то, а то совсем обосели
.
Отсюдова повернули к своим границам; значит, к Корсакову идти было незачем! Зато попали на снеговые горы, дали они себя знать!
Да тут не то что лошадей, тут и нашего брата много перекалечилось.
Суворову докладывали, что многие переморозили себе ноги… На это он отвечал так: «Эти Богу неугодны! А что касается до меня, так в сильный холод я всегда отдувался и не познобил себе ничего».
Вот здесь, Ваше благородие, пришлось нам расстаться с Суворовым. В последний раз видел я нашего батюшку по переправе через Рейн, когда мы подошли к первому городу и на ровном чистом поле стали биваками. Здесь мы сделали две дневки, армия наша стянулась и поотдохнула.
На следующий день Суворов объезжал все полки. Выстроились в две линии, одна противу другой. Наш полк как шел сзади, так и встал на левом фланге. Объезд Суворов начал с правого фланга. Перед каждым полком останавливался и особо благодарил.
Войска ему кричали «ура».
Подъехавши к нам, он сказал: «Благодарю! Благодарю, чудо-богатыри! Всё Бог! Всё Бог нам пособляет! Вот мы пошли, взяли, разбили! Кто храбр — тот жив! Кто смел — тот цел!»
Тут он говорил много… «Ну, ребята, теперь мы разойдемся!.. Прощайте, чудо-богатыри! Мы еще увидимся!»
Вот так-то и увидались!.. Царство ему небесное!..
Орденов на нем не видывал…
Одет он был по обыкновению весьма просто — была уже осень, но на нем не было ни плаща, ни теплой одежды, — сверху было накинуто что-то суконное. На голове касочка и без орденов. Да орденов на нем я никогда и не видывал.
По присоединении к двум своим баталионам сводно-гренадерские баталионы разошлись. Дорогой немцы, бывало, спрашивали нас, а зачастую и на квартирах: «Какого корпуса?» — «Корпуса Суворова». — «Неш — гут! Неш — гут!». А если кто скажет, что корпуса Корсакова, то говорят: «Нихт — гут, нихт — гут!» Ужасно как немцы были привязаны к Суворову.
Не доходя Кракова, войска наши разошлись в разные места на зимние квартиры, а наш полк выступил в Краков — тут мы и зимовали.
За все походы из нашего баталиона выбыло из строя более 100 человек. Полки в походе были 3-баталионные. Один баталион гренадерский и два мушкетерских.
В Краков пришли к зимнему Николе. Туг мы были Рождество и Новый год. На нас страшно было смотреть — крутом ощипаны и оборваны, зато штыки блестели. Здесь же мы узнали о смерти Суворова. Вечное блаженство! Вечный душе его покой. Такой человек едва ли будет!..
Весной нас поставили в местечко Музлы, обмундировали. На другой год тут же зимовали и принимали присягу — сперва было Константину, а через три дня Императору Александру. Перезимовали и третью зиму в Польше. В 1803 году пошли в Полтавскую губернию и стали в Прилуках.
На этом старик закончил свой рассказ.
Иллюстрации
