Основная масса военнопленных (более половины) пришлась на 1915 год, когда русские армии отступали под напором неприятеля на восток при бездействии союзников Российской империи, преспокойно укреплявших свои Вооруженные силы. Неравенство в техническом оснащении, позволявшее австро-германцам одним огнем сметать русские окопы при минимальном противодействии со стороны русской артиллерии, вело к многочисленным сдачам в плен. Точно так же в ряде операций неумение высших командиров стало причиной больших потерь в живой силе, особенно пленными. Наиболее вящим примером здесь является Восточно-Прусская наступательная операция августа 1914 года (то есть самого начала войны), спасшая Париж, но приведшая к потерям ста процентов исходной русской группировки (три четверти из них — пленными). Таким образом, главных причин столь тяжелых потерь две — нехватка вооружения и воинское неискусство русского командования по сравнению с немцами на первом этапе войны. Как только обе причины были сравнительно преодолены, кампания 1916 года дала и победу Брусиловского прорыва, и резкое понижение потерь пленными (в пять раз по сравнению с 1915 годом).
Однако существовали и психологические причины массового пленения. Так, у большинства сдавшихся в плен русских солдат отсутствовало сознание позорности плена. Это не значит, что люди преднамеренно сдавались в плен. Дело в том, что «правила войны» позволяли сдаваться в плен, и можно было воспользоваться данной лазейкой, чтобы уцелеть лично самому. Поэтому часто плен воспринимался в качестве вынужденной передышки, предоставленной, чтобы выжить. Поэтому например, ратники старших возрастов открыто радовались, что оказались в плену, так как оставались в живых.
Не следует думать, что добровольные сдачи в плен и радость от осознания того, что ты остался жив, были свойственны лишь русским. Ожесточенно, не сдаваясь, воевали те, для кого Первая мировая война явилась смыслом борьбы за европейскую гегемонию, — англичане и немцы. В какой-то степени это верно и применительно к объятой реваншизмом за унизительный разгром 1870 года Франции. До конца воевали и сербы, которых австрийцы стремились уничтожить как нацию (но это уже схватка на выживание, как предвестник событий Второй мировой войны).
Отметим два фактора, объясняющих почему британцы воевали именно так, а не иначе. Известно, что в период Англобурской войны 1899–1902 гг. английские солдаты сдавались в плен не менее охотно, чем австрийцы или русские в Первую мировую войну, в отличие от не сдававшихся буров. Причина сдачи в плен также в условиях личной безопасности. Русский наблюдатель и участник Англо-бурской войны писал из Южной Африки: «Английские солдаты, после того как убедились, что в плену им не грозит никакая опасность, охотно кладут оружие, но буры не имеют возможности брать пленных, так как их некуда девать, некому стеречь и нечем кормить».
[68] В Южной Африке воевали наемники-профессионалы, берегшие свою жизнь и ничего не получавшие от покорения маленьких бурских республик. Кто получал дивиденды от разработки африканских алмазных жил и золотоносных руд — разве простой англичанин? В Первой мировой войне сражалась масса добровольцев, сознававших, что от исхода схватки с Германией зависит судьба Британской империи, судьба океанской гегемонии, за счет которой англичане имели возможность эксплуатировать людей и ресурсы доброй половины планеты.
Немцы и англичане воспринимали эту войну как свою личную, и тем горшим будет послевоенное разочарование, когда окажется, что все бонусы достанутся финансовым воротилам и продажным политиканам обеих стран, вне зависимости от статуса победителя или побежденного. Иными словами, причина упорства в боях — это не следствие личных или тем паче национальных качеств. Это — осознание войны как своей собственной, наложенное на массовое восприятие ее в качестве отечественной.
Прочие воюющие государства — Россия, Австро-Венгрия, Италия — были втянуты в войну своими правительствами, воевать приходилось прежде всего за чужие интересы, и неудивительно, что народы этих стран не испытывали особенного желания воевать. Крестьянское происхождение большинства военнослужащих в этих странах и их сравнительная неграмотность (малограмотность) также являлись предпосылками стихийного пацифизма, при котором в неприятеле видишь прежде всего человека, а не врага. Лозунг Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. «Убей немца! Сколько раз встретишь его, столько раз и убей!» для россиян периода 1914–1917 гг. просто не работал. Делить русским с австрийцами или немцами пока было нечего.
Поэтому столь же охотно, сколь и русские, в периоды военных неудач сдавались австрийцы и итальянцы. Кто сможет назвать их изменниками? Разве лишь тот, кто сам не был на войне. Сотни тысяч пленных итальянцев стали негативным символом слабости итальянской армии. Но проистекало это не от личных качеств итальянского солдата, а от того, что лично ему, итальянскому крестьянину, было не за что воевать с австрийцами. Точно так же боролись и австрийцы (за исключением венгров), о чем остались воспоминания русских современников. Приведем пример. Ноябрь 1914 года, австрийский фронт, свидетельство русского офицера-гвардейца: «К счастью для нас, дивизии противника состояли главным образом из ландштурма старших возрастов и особой охоты к наступлению на нас не проявляли. Выходившие вперед разведчики, высланные от полка, часто приводили с собой небольшие партии этих вполне добродушных ландштурмистов, которые, по-видимому, ничего не имели против того, чтобы кончить войну и поехать отдыхать в Россию».
[69]
Обратим внимание на возраст сдающихся. Это были, как правило, солдаты старших возрастов, обремененные семьями и потому, в принципе, не желавшие воевать. Дома их ждали жены и дети. В России тоже добровольно чаще прочих категорий сдавались ратники ополчения в возрасте за тридцать пять — не понимая целей войны, они не желали и умирать. Ополченские бригады в 1915 году показали себя наименее боеспособными соединениями, и иначе не могло и быть. Пополненные зимой 1915–1916 гг. новобранцами молодых возрастов, после своего преобразования в пехотные дивизии 3-й очереди многие из них в Брусиловском прорыве показали превосходные боевые качества (наиболее характерный пример — 101-я пехотная дивизия ген. К. Л. Гильчевского).
Это молодежь, склонная к радикальному поведению, могла вести себя иначе (русская «лихость», берущая корни своей этимологии в термине «лихо» — как преступный умысел правовой системы периода монгольского завоевания Руси). Потому-то приказы командования всех уровней и советовали командирам ставить в первую линию молодежь, оставляя солдат старших возрастов в тыловых службах и резервах. Но и без того, чем далее затягивалась война, тем менее хотелось погибать тем, кто не видел для себя смысла ведшейся мировой борьбы. Офицер-летчик описывал свои впечатления о ходе Брусиловского прорыва следующим образом: «По дорогам — вереницы пленных. Австрийцы идут с песнями и цветами, немцы — в строгом порядке, офицеры отдельной группой впереди».
[70]
