Западной кампании, а позже в оставлении Крыма и Курляндии (Латвия) и в некоторых других случаях.
Сказанное нами можно продемонстрировать на особенно потрясающем примере. Полагая, что Советский Союз тоже можно сокрушить в ходе одной «блиц-кампании», политическое руководство Германии не разработало никаких планов (за исключением «уничтожения нежелательных элементов») для того, чтобы победить Россию с помощью самих же русских и освободить страну от большевистской системы. Напротив, национал-социалистская оккупационная политика, с ее расовой теорией и теорией жизненного пространства, положила начало тому ходу событий на Востоке, который в конечном счете решающим образом способствовал германскому поражению.
В общем и целом существовало три группы, которые желали осуществить в России определенные концепции. К числу представителей самой крайней из них принадлежали (если назвать самых влиятельных) Гиммлер, Борман и Э. Кох. Им удавалось осуществить свои взгляды и меры, поскольку Гитлер целиком и полностью одобрял их. Они действовали по принципу: мы — «господа», они — «унтер-менши». Немцы, заявляли они, должны эксплуатировать, господствовать и управлять. Любую попытку считаться с чувствами и образом жизни русских они отвергали как сен-тиментальничание. Рейхсфюрер СС сформулировал это одной фразой: «Что касается русских, чехов […] мне совершенно безразлично, живут ли они в достатке или подыхают с голода; меня они интересуют лишь постольку, поскольку мы нуждаемся в них как в рабах для нашей культуры, а до остального мне дела нет». Поэтому эсэсовские и другие исполнительные органы, в частности и «золотые фазаны» (начальники административных и экономических органов в оккупированных областях), по отношению к населению не останавливались решительно ни перед чем.
Большой материал для выводов дает проведенное после войны американскими исследователями тестирование 1000 русских перемещенных лиц, которые пережили германскую оккупацию на Востоке. На вопрос, изменилось ли отношение населения к немцам за время оккупации, 728 человек ответили «да» и 85 «нет». Изменение отношения, по мнению большинства, произошло в 1942 году, после того как практика оккупационной политики уже не оставляла сомнения в немецких целях: вместо свободы — новая несвобода, при этом зачатки германо-русского сотрудничества с намерением свергнуть ненавистную большевистскую систему подавлялись в самом зародыше. Рост огромного партизанского движения в России (позднее даже оказывавшего оперативное воздействие) следует не в последнюю очередь отнести за счет этого факта! Интересны также ответы на вопрос: кто из немцев, по вашему мнению, вел себя наилучшим образом? 162 человека высказались за гражданских лиц, 545 — за солдат-фронтовиков, 69 — за гарнизонные войска и только 10 — за СС и СД.
Несколько «мягче» были предложения Альфреда Розенберга и его сотрудников по решению проблемы Востока. Однако они остались нереализованными, поскольку не нашли одобрения у Гитлера. Имперский министр по делам оккупированных восточных областей — закоренелый враг Кремля и русской великодержавности — хотел сыграть на национальных противоречиях в России и предоставить различным «народам» (прибалтам, белорусам, украинцам и кавказцам) некоторую свободу и автономию в рамках тесной политической и экономической зависимости от Германии.
В тогдашних условиях наиболее разумные аргументы выдвигали представители министерства иностранных дел и ОКВ: они с самого начала требовали конструктивной оккупационной политики. Задача Германии, утверждали они, вбить клин между населением и системой; надо обращаться с русскими, уважая их человеческое достоинство, и поставить перед ними в качестве конкретной цели освобождение от большевизма. Провести в жизнь подобные планы (скажем, позволить русскому генералу Власову с его тысячами добровольцев активно участвовать в борьбе на стороне немцев) было невозможно, ибо они противоречили национал-социалистской идеологии и намерениям Гитлера. Когда в 1944 году уже вырисовалось поражение Германии, лозунги получившей теперь приказ действовать Русской освободительной армии (РОА), естественно, больше не имели никакой притягательной силы. Поэтому в одном новейшем американском исследовании указывается на то, что носившее характер катастрофы германское господство в России имело решающее значение для исхода Восточной кампании.
Германская оккупационная политика на западе и севере Европы хотя и была иной, но тоже являлась малопригодной для того, чтобы преодолеть противоречия и умиротворить захваченные страны. Например, Гитлер так и не исчерпал до конца возможности полностью привлечь Францию на свою сторону, поскольку никогда не стремился всерьез к подлинному компромиссу с западным соседом, — наоборот, он постоянно намеревался в конце войны заключить мир за счет Франции. Что же касалось малых стран — таких, как, скажем, Голландия или Бельгия, — то для него они были в конечном счете «дерьмовыми государствами» (совещание у фюрера по обсуждению обстановки в январе 1945 года), которые смогли сохраниться лишь потому, что «несколько европейских государств не сумели договориться между собой о том, как их сожрать», и которые, по его мнению, «не имеют никакой чести».
Правда, если столь же критически подойти к рассмотрению ведения Второй мировой войны англо-американцами, становится видно, насколько сильно и противная сторона до самого конца впадала в ошибку, ставя на первый план исключительно военные соображения. «Дайте нам сначала выиграть войну, а уж потом будем говорить о политике!» — так в значительной мере звучал ее лозунг. Клаузевиц же указывал, насколько важно подчинить военные соображения политическим, особенно по мере приближения конца войны. Замысел и цель военных мер должны в принципе учитывать «конкретные условия будущего мирного состояния», ибо то «политическое состояние», которое следует за войной, оказывает воздействие «уже в виде расчетов».
Это началось с рузвельтовского требования «безоговорочной капитуляции», которое привело к ужесточению германского сопротивления. Несомненно, что и без этого требования Вторая мировая война не имела бы другого исхода до тех пор, пока Гитлер находился у власти. Но на германскую оппозицию, которая честно стремилась к взаимопониманию с западными державами путем переговоров, оно должно было оказать убийственное действие. Ведь противник явно не делал никакого различия между национал-социалистской системой и «другой Германией»; он стал жертвой собственной военной пропаганды. Так, союзные армии предприняли «крестовый поход в Европу», чтобы военным путем покарать агрессора; все же остальное: мир, свобода и благосостояние — должно было затем урегулироваться само собою! Редко, когда в истории огромная надежда быстрее и полнее приводила к разочарованию в ней, чем та, которую питал президент США в 1945 году. Настоящим же победителем из этой схватки народов вышел Советский Союз, который вступил в последнюю фазу войны с четкой, твердо очерченной политической программой. Его политическое ведение войны помогло мировому коммунизму добиться решающего успеха: он смог продвинуть границы своей сферы власти до самого сердца Германии, до Эльбы.
* * *
Наш итог, который наверняка мог бы быть дополнен в некоторых отношениях (скажем, в области техники; в том, что касается ошибочной структуры германских высших органов или мер по истреблению других народов, вызвавших рост ненависти к Германии, и т. п.), однозначен: никаких шансов выиграть войну у Германии не было, причем и «без Гитлера» тоже. (Хотя здесь уместно сказать, что «без Гитлера» тогда и при той расстановке сил мировая война вообще едва ли разразилась бы.) Столь же тотально, как Германия вела под конец эту войну, она ее и проиграла. Более того, можно без преувеличения сказать, что эта война была проиграна политически еще прежде, чем она началась военными средствами. Насчет беспредельно извращенного ведения войны как следствия технического прогресса и идеологических противоречий нет никаких сомнений: на террор каждая сторона отвечала террором. Разумеется, многочисленные злодеяния, совершенные немцами во время войны именем Германии, никоим образом не должны замалчиваться, а тем более забываться.
