Вот тут, коль скоро кардинальные политические изменения во второй половине 80-х годов причисляются к разряду эпохальных, позволительно, среди прочего, задать такой вопрос: вправду ли Вторая мировая война, как это констатировалось со ссылкой на вышеназванный политический перелом в мире, «действительно закончилась» только в 1990 году [8].
Конечно, кое-что говорит за то, что именно 1987–1991 годы знаменуют собой смену эпох. Так, например, классические — ориентированные на национальные выгоды и интересы союзов — доктрины военной безопасности теперь уже ставятся под сомнение самими их авторами. И если раньше фронты, стратегии и образы врага имели четкие очертания, то в 1994 году — как следствие наступивших к 1990 году изменений — военные аппараты государств — участников традиционных блоков находятся, думается, в определенном идейном кризисе. Параллельно с этим возникали изменившиеся и усложнившиеся конфликтные структуры. Примечательно, что даже в Европе вновь стали возможными региональные вооруженные столкновения, порожденные национализмом. Наряду с военными или геополитическими компонентами нельзя было бы, разумеется, вписывая события 1990 года в контекст их преемственности с мировыми войнами, упускать из виду также экономические и социальные перемены. А какой гигантский потенциал кризисов здесь таится, можно увидеть не только на примере Европы.
С другой стороны, в середине 90-х годов наблюдаются феномены, находящиеся в прямой либо косвенной связи с эпохой мировых войн. Тут можно было бы напомнить, скажем, о глобальном оживлении национализма, о многочисленных конфликтах в Африке, причины которых — где больше, где меньше — связаны с распадом колониальных империй, и о ситуации в Восточной Азии.
В любом случае существуют индикаторы, которые говорят как за, так и против того тезиса, что имеющий, вне всяких сомнений, историческое значение 1990 год представляет собой дефинитивную смену времен. И если посмотреть на это в глобальном плане, то думается — ввиду незаконченности развития, — что пока еще невозможно дать окончательное определение относительно исторического места событий конца 80-х. В настоящее время можно только гадать, носят ли они, будучи соотнесены с эпохою мировых войн, финальный или преходящий характер.
Но какой бы ни оказалась новая дефиниция всемирноисторического значения Второй мировой войны, бесспорным является то, что эта война — с гуманитарных, социальных, демографических, юридических, идеологических, политических, экономических, военных, технических, равно как и территориальных точек зрения — является в истории человечества узловым событием. Так что смещения акцентов в ее интерпретации, напрашивающиеся с прекращением существования блоков, не изменят в принципе итога в плане того, что мы постараемся показать ниже, — описания состояния мира и перспектив его развития на момент окончания войны.
II. ПОЛИТИЧЕСКИЕ, СОЦИАЛЬНЫЕ И МАТЕРИАЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Хотя в случае Второй мировой войны речь шла о глобальном и многонациональном противоборстве, при подведении ее итогов историками чаще всего избирается национально-исторический взгляд, обращенный, как правило, на родную страну автора и на главных действующих лиц [9]. Наверное, причины этого лежат в особом интересе к своему прошлому, однако составить близкое к действительности суждение о последствиях войны возможно только тогда, когда в поле зрения берутся все, кого она непосредственно затронула.
Сфера советского влияния
Хотя Советский Союз, понесший по сравнению со всеми другими государствами — участниками Второй мировой войны наибольшие людские и материальные потери, и не являлся на момент окончания войны стратегически доминирующей державой, ибо эту роль играли — ввиду их подавляющего экономического, промышленного и военно-технического превосходства — Соединенные Штаты Америки, тем не менее именно СССР оказался главным триумфатором. И это не в последнюю очередь потому, что его руководству в ходе войны и в первое послевоенное время удалось устранить воспринимавшуюся с 20-х годов Кремлем как угроза его существованию изоляцию со стороны так называемых империалистических и антисоветских держав и создать путем контрхода состоящую из государств-сателлитов зону стратегической безопасности для сферы своего господства как ядерной державы.
Правда, Финляндия, которой, казалось бы, сам Бог велел замкнуть на Севере это кольцо «красного санитарного кордона», избежала участи оказаться марионеткой в руках мировой державы СССР [10].
Исходя из развития обстановки, Хельсинки подписали 19 сентября 1944 года соглашение о перемирии с Москвой и Лондоном [11], по которому Финляндия брала на себя обязательство очистить Лапландию от боевых частей вермахта. Это обязательство финны выполнили. И тем не менее, потеряв 84 000 человек убитыми, им пришлось в подписанном 10 февраля 1947 года в Париже мирном договоре признать границы, существовавшие на 1 января 1941 года. По нему Западная Карелия с Выборгом, район Сортавалы и финляндская часть острова Рыбачий отошли к Советскому Союзу. Было окончательно утрачено побережье Ладожского озера, и в общем и целом Финляндия потеряла примерно десятую часть своей обрабатываемой сельскохозяйственной территории и промышленности, а также своих лесов [12]. Помимо того, ей пришлось уступить СССР Пет-само с прилегающим районом и передать ему — в обмен на Ханко — в аренду в военных целях Поркаллу [13], а кроме того, выплачивать в течение шести лет репарации в сумме 300 млн долларов [14]. Но зато страна получила право — и это перевешивало все остальное — стать нейтральным и независимым государством. Здесь сыграла свою роль заинтересованность — о чем знали в Кремле — Вашингтона в продолжении существования демократической Финляндии, равно как и учитывающая советские уязвимые места умелая внешняя политика Хельсинки.
Прибалтийским государствам Эстонии, Латвии и Литве, попавшим в 1940 году под советское, в 1941-м — под немецкое, а в 1944-м — в ранге «Советских Социалистических Республик» — снова под московское господство, в обретенной ими в 1918 году самостоятельности после окончания войны в 1945 году было отказано. А то, что ни Вашингтон, ни Лондон не признали их аннексии Советским Союзом, мало помогало литовцам, латышам и эстонцам. И вот в 1991 году, когда на народных референдумах в феврале большинство во всех трех странах высказалось за провозглашенную уже в 1990 году независимость, они со своим несломленным национальным сознанием — и в сопровождении старых забот — вступили на путь новой самостоятельности.
В Польше, которая вплоть до конца 80-х годов была самым северным сателлитом СССР, во время войны впервые и в образцовом виде стало реальностью то, что провозглашалось в программных писаниях Гитлера среднесрочной политической целью: гегемония Третьего рейха над субстанционально разрушенными — в результате претворения в жизнь расистских идеологических максим — странами Европы.
На базе четвертого раздела Польши, согласованного 23 августа 1939 года Берлином и Москвой в секретном дополнительном протоколе к Пакту о ненападении и 28 сентября того же года в Договоре о границе и дружбе [15], Берлин примерно половину из оккупированных 188 000 кв. км включил как новые гау (области) в состав рейха или же присоединил к округам, управлявшимся правительством Пруссии. Эти области, где проживало около 9 800 000 человек — на 80 процентов поляки, — стали теперь официально составной частью рейха. Остальная же территория — до германо-советской демаркационной линии — называлась генерал-губернаторством. Его международно-правовой статус не имел точного определения, а жители считались людьми без государственного подданства. Это была «соседняя земля», которую в долгосрочном плане планировалось онемечить. Генерал-губернаторство служило объектом безудержной экономической эксплуатации, резервуаром дешевой рабочей силы и сборным местом для депортированных, в особенности для евреев [16].
