Вот какое стихотворение Лизанька Уранова сочинила, когда их роман с Силой Сандуновым был в самом разгаре:
Если б завтра да ненастье,
То-то б рада я была!
Если б дождик, мое счастье, —
За малинкой в лес пошла;
Я бы милому сказала,
Чтобы он за мною шел, —
Вот как Маша рассуждала,
С поля идучи домой. —
Завтра с светом я проснуся
И в окошко погляжу;
Если дождик, — попрошуся,
Вот что матушке скажу:
«Идет дождик, нельзя в поле
Нам сегодня работать;
Мешкать нечего нам боле,
Пойдем в лес малину брать.
Отпусти меня, родная,
Я малинки наберу:
Тут дорожка есть большая,
Я продам всю к вечеру».
Лишь отпустит, вмиг сберуся
Я умоюсь, побегу;
Лишь на час остановлюся
Возле речки на лугу.
Наберу цветочков в поле,
За собой буду бросать:
Чтобы миленький недоле
Меня мог, как вмиг, сыскать.
А не то аукну в горе:
«Ты ау, ау, мой свет!
Долети мой голос вскоре,
Где мой миленький живет».
А намедни мой любезный
Рассердился на меня,
Но, увидя взор мой слезный,
«Поцелуй, — сказал, — меня!»
Я сама проста не буду
И наделаю проказ:
Если миленький захочет,
«Поцелуй, — скажу, — сто раз!»
Так мечтавши, приуснула,
Будто на крутой горе;
Вдруг проснулась, встрепенула:
Ясно-ясно на дворе.
Изголовьице смочила,
Дав обильно течь слезам.
«Не увижусь, — говорила, —
Ах, сегодня с милым я!»
На этом, собственно говоря, романтическая часть этой истории заканчивается. Сандуновы жили, как многие, — сначала в любви и согласии, потом их семейная жизнь понемногу расстроилась, и каждый начал существовать сам по себе. Через двадцать лет, уже после войны с Наполеоном, Елизавета Сандунова вновь перебралась в Санкт-Петербург. К этому времени они с мужем уже жили раздельно.
Сила Николаевич умер в 1820 году, Елизавета Семеновна пережила его на шесть лет. Эпитафия на могиле Сандунова гласила:
Я был актер, жрец Талии смешливой,
И кто меня в сем жречестве видал,
Тот мне всегда рукоплескал,
Но я не знал надменности кичливой!
В смысл надписи, прохожий, проникай!
Тщеславься жизнию, но знай,
Что мира этого актеры и актрисы,
Окончив роль — как я, уйдут все за кулисы!
Кто роль свою сумеет выдержать до конца,
Тот воздаяние получит — от Творца.
Бриллианты, которые Лизе преподнес Безбородко, Сандуновы, как бы отрекаясь от прошлой жизни, заложили в ломбард и не захотели выкупать обратно, а вырученные деньги передали в Воспитательный дом, в пользу сирот. Другие драгоценности Елизаветы Семеновны были присоединены к собственным средствам Сандунова, и на них он выстроил дом в Москве, а напротив дома — бани с отделениями для всех сословий, тем самым увековечив свою фамилию. Построенные им бани пережили страшный московский пожар 1812 года, чего нельзя сказать об остальном имуществе Сандуновых: погибло все. Уцелел только, по словам Силы Николаевича, «мраморный бюст матушки Екатерины».
В начале XX века на месте бань, выстроенных Сандуновым, выросли новые, которые стоят и поныне. Вот так: не сумей устоять Лиза Уранова перед всесильным графом Безбородко — и не было бы у столицы знаменитых Сандуновских бань!
Наивная муза Катерина Семенова, или Княгиня с театральных подмостков
В 1796 году в столичное театральное училище, находившееся под личным патронажем Екатерины II, была принята девочка неполных десяти лет — «безродная» Катенька Семенова. Первым делом девочку, как и прочих воспитанниц, облачили в казенную форму: мешковатое миткалевое платье, башмаки на вырост и обязательную косынку, делавшую юных служительниц Мельпомены похожими на монашек.
Через пятьдесят с лишним лет в Александринском театре дважды в неделю, когда давали трагедии, можно было видеть вдову действительного тайного советника и сенатора, ценителя искусств и мастера петербургской масонской «Ложи Орла Российского» князя Ивана Алексеевича Гагарина. Прежде чем направиться на свое место в бенуаре, она обычно останавливалась у служебного входа и смотрела, как идут артисты. С людьми сцены, однако — что было принято аристократами той поры, — княгиня не общалась и после спектакля всегда отправлялась домой, в одинокую квартиру на Фонтанке. Если бы кто-то из далекого 1796-го смог бы перенестись в конец 40-х годов следующего века, вряд ли бы он признал в этой стареющей, полной достоинства импозантной даме робкую девочку в миткалевом платье, стеснявшуюся своей «безродности» и старательно избегавшую разговоров о своем происхождении.
Тут скрывалась жгучая тайна. В детстве эта тема всегда была для нее запретной. Много позже, уже приобретя титул «великой трагедийной актрисы», она узнала, что отчеством и фамилией — Семенова — обязана дворовому человеку Семену, получившему вольную вместе с матерью, крепостной родовитого и богатого смоленского помещика Путяты. Но Семен не был ее отцом. Не был ее отцом, скорее всего, и учитель сына Путяты, позже — секретарь кадетского корпуса Прохор Жданов
[27], в доме которого она воспитывалась до поступления в училище. Бытовала версия, что отец Семеновой — сам Путята, но точно установлено, что это не так — не сходится по срокам.
В то же время кто-то, имевший весьма высокое положение и пожелавший остаться неизвестным, хлопотал о ее судьбе и устройстве в училище. Ведь попасть туда было непросто — едва ли не половина из восемнадцати детей обоего пола оказались в числе воспитанников попечением самой императрицы. И почти все они — это надо отметить особо — происходили из актерских семей. Ее появление среди них выглядело странно и вызывало вопросы, ответы на которые не найдены до сих пор. Тайна Семеновой так и осталась тайной — мать не открылась ей даже на смертном одре. Ей не удалось узнать даже то, был ли у них с младшей сестрой Нимфодорой, тоже впоследствии прошедшей через училище и ставшей актрисой первого ряда, общий отец. Обе они были красавицы, но при этом в них отсутствовало хотя бы малейшее сходство.
