Бесспорный ум и бесспорная красота соединились в одной женщине; кроме того, она была смела, ибо не побоялась после восстания декабристов попросить у Николая I за своего дядю Николая Ивановича Лорера
[49], посаженного в Петропавловскую крепость; прибавим к этому несомненный литературный талант, глубокое понимание русского языка и непоказную, но вполне ощутимую «русскость» в образе мыслей, что кажется невероятным, учитывая происхождение черноокого чуда, — ведь у Смирновой-Россет напрочь отсутствовали русские предки.
Считается, что отец ее, звавшийся в России Осипом Ивановичем, происходил — что сейчас нельзя ни доказать, ни опровергнуть — из влиятельного и знатного рода графов Россетов, сыгравших в истории Франции не последнюю роль, и, следовательно, состоял в дальнем родстве со знаменитым градоначальником Одессы дюком Ришелье
[50], подле которого и сделал свою карьеру. А если даже родства прежде между ними не было, то оно все равно установилось, поскольку Ришелье стал крестным отцом Сашеньки, первого ребенка в семье Россетов. Подругой версии, более похожей на правду, Россет был выходцем из Генуи и поначалу звался на итальянский манер Россети (так, кстати, друзья называли в молодости его знаменитую дочь). Независимо от того, был Осип Иванович французского или итальянского происхождения, на новой родине он ничем особенным не отличился, но служакой был честным и в обществе человеком уважаемым. Женился он поздно, достигнув возраста пятидесяти пяти лет. Обвенчались молодые в церкви Андрея Первозванного в Грамаклее
[51], украинской деревушке бабушки Смирновой-Россет — Екатерины (Кетеван) Евсеевны Jlopep, урожденной Цициановой.
А еще раньше Грамаклея принадлежала родителям Екатерины Евсеевны — Евсевию (Яссе) и Матроне. Неизвестно, прибыли Евсевий и Матрона Цициановы в свите Вахтанга
VI совсем малыми детьми или же родились уже в России, но принадлежность их к княжескому роду Цицишвили несомненна. Ветвь рода, к которому они принадлежали, жила небогато, и, чтобы сократить расходы, Евсевий и Матрона перебрались из Москвы в пожалованное им небольшое имение на Украине. Жизнь здесь была простая, почти деревенская, говорили в семье на странной смеси грузинского, русского, украинского и французского. А чуть позднее, когда их младшая дочь Кетеван стала женой выходца из Пруссии полковника Лорера, в эту гремучую языковую окрошку добавился и немецкий.
Семейная жизнь Осипа и Надежды Россет продолжалась семь лет. В 1814 году в Одессе случилась эпидемия чумы, и Осип Иванович, как пишет в своих «Автобиографических записках» Смирнова-Россет, стал ее «последней жертвой». Молодая вдова горевала недолго, вскоре вышла замуж во второй раз и попала под полное влияние своего нового мужа полковника Ивана Карловича Арнольди. Дети жены от первого брака показались ему явной помехой, и маленькая Сашенька с младшими братьями-погодками были отправлены в имение к бабушке.
Позже, правда, детей возвратили в семью, но лучше бы этого не делали — полк Арнольди то и дело передислоцировали с места на место: началась кочевая жизнь, о которой Александра Осиповна вспоминала с видимым отвращением. И сама по себе эта жизнь ничего хорошего не несла, но еще больше усугубляла ее фигура одноногого полковника (он лишился ноги в сражении с наполеоновскими войсками под Лейпцигом). Стоило падчерице немного подрасти, сластолюбивый отчим, не пропускавший мимо себя ни одной юбки, стал оказывать ей знаки внимания, и последние годы совместной жизни превратились для нее в настоящее мучение. Мать делала вид, что ничего не замечает, и дочь этого простить ей так и не смогла. Но даже если бы и не мерзкий Арнольди
[52], о котором Смирнова-Россет всю жизнь вспоминала с содроганием, — что ждало ее в провинциальной глуши? При лучшем раскладе — домашнее непритязательное образование и замужество за армейским офицером либо помещиком средней руки.
От петербургских родственников ждать помощи не приходилось. Надеялись, правда, на Дмитрия Евсеевича Цицианова, брата бабушки, личность в своем роде примечательную, известного острословием, привычкой лгать наподобие барона Мюнхгаузена, хлебосольством, расточительством и тем, что он был в числе прочих основателем в Москве Английского клуба и долгое время исполнял обязанности его старшины. Дмитрий Евсеевич, единственный из той ветви Цициановых, к которой принадлежала юная Россет, сумел разбогатеть благодаря удачной женитьбе на побочной дочери грузинского царевича Александра Георгиевича и в помощи, конечно, не отказал бы, но, увы — к тому времени, когда потребовалось его содействие, он спустил свое состояние. Между прочим, пока у Цицианова водились большие деньги, он вовсю меценатствовал. Недаром этот оригинальный, без сомнения, заслуживающий отдельного рассказа человек упоминается Пушкиным в авторских примечаниях к «Евгению Онегину». А кроме того, известно высказывание Пушкина: «Всякое слово вольное, всякое сочинение возмутительное приписывается мне, как всякие остроумные вымыслы князю Цицианову»
[53].
К счастью, в устройство судьбы Сашеньки Россет вмешался случай. Император Александр I, совершавший поездку по южным российским губерниям, посетил Усмань, где стояла часть Арнольди, и изволил остановиться в доме полковника. Вот как описывает это событие сама Смирнова-Россет: «С государем был его камердинер и метрдотель Миллер, которому служил наш Дмитрий, к счастью, в трезвом виде. Матушка родила за две недели перед тем дочь. Государь изъявил желание ее видеть. Первая комната была завалена подковами, сбруей и прочей дрянью. Не обращая внимания на беспорядок, государь сказал: “…Есть ли у вас ко мне какая-либо просьба, madame?” — “Государь, я озабочена воспитанием детей”. — “Вашу дочь я помещу в Екатерининский институт, брат Михаил… будет платить за нее, а этих молодцов
[54] я беру на свой счет в Пажеский корпус…”
