Уже в первые годы своего существования Эстония набрала столько займов, что, несмотря на огромные выплаты, из-за штрафных санкций за несвоевременное гашение задолженность постоянно росла. Если в 1922 году долг перед США составлял 58 171 тысяч крон, то в 1934 году он вырос до 65 041 тысяч крон. В 1927 году Эстония получила от Лиги Наций кредит, который на деле был выдан Midland Bank [54], имевшим давние отношения с The Hongkong & Shanghai Banking Corporation (HSBC) Ротшильдов и, в конце концов, слившийся с ним [55]. Комиссар при Эстонском банке Уолтер Уильямсон фактически руководил всей финансовой и экономической политикой Эстонии [54]. Членом совета владеющего в Эстонии сланцевыми концессиями банка Shell состоял главнокомандующий вооруженными силами генерал Иохан Лайдонер [56]. Одновременно с Латвией, 12 марта 1934 года генерал Лайдонер совершил в Эстонии военный переворот, в результате которого во главе страны появился Государственный Протектор Константин Пяте. Парламент был распущен, через год запрещены все партии, лишь после 1937 года конституция разрешала «Отечественный союз» и «Союз защиты» [22]. Осенью молодые прибалтийские «демократии» для возврата Виленского края основали «Балтийскую Антанту», как и положено «независимым странам», учреждение политического союза провели в Женеве [57]. То есть там же, где Виленский край передали Польше, которая к тому же после убийства советского посла Войкова в 1927 году получила от США крупный кредит на военные нужды [41]. Вопрос был снят 10 октября 1939 года, когда в Москве был подписан «Договор о передаче Литовской республике города Вильно и Виленской области и о взаимопомощи между Советским Союзом и Литвой», предусматривавший ввод в Литву 20-тысячного контингента советских войск [58]. О ситуации в силу которой часть Польши, переданная Литве перешла под контроль СССР скажу словами конфиденциального доклада английского посла в СССР Криппса от 27 сентября 1941 года: «…они вступили в Польшу сразу же после того, как выяснилось, что альтернативой к их вступлению может быть только полная оккупация немцами этой страны».
Так что поступавшие в Москву описания того, как население Риги 18 июня 1940 года «тепло встречало советские войска» возгласами «спасибо за освобождение от режима собак, долой поджигателей войны!» вероятно не является пропагандой. «Борьба за независимость» была не более чем борьбой правящей верхушки за сохранение своих привилегий от советской власти. Так К. Пяте вспоминал: «В Германии… все больше и больше распространяется мнение, что природные богатства Советского Союза должны быть доступны только ей. В Германии прекрасно понимают, что Россия их добровольно не уступит и придется бороться». Таким осознанием ситуации была обоснована тотальная передача крупных пакетов акций предприятий, финансируемых государством, в руки окружения самого Пятса и его семьи, которые по выражению экс-президента Теннисона начали «выглядеть чудовищно. Немцы медленно начинают подкупать их». Министр Сельтер, не имея на то средств, купил у частных лиц в Берлине акции разных заводов на сумму 750 000 эстонских крон [22].
Ситуация разворачивалась на фоне мирового экономического кризиса, когда в промышленности Эстонии было занято лишь 17,4 % рабочей силы, в Латвии — 13,5 %, в Литве — 6 % со всеми вытекающими последствиями, например, массовой эмиграцией [54]. Рапорт рижского посольства МИД Финляндии в сентябре 1936 года указывал: «…нельзя закрывать глаза на тот факт, что основа экономической жизни Латвии остается и на будущее искусственной, и, следовательно, нет уверенности в успешном развитии экономической жизни» [59]. Не было уверенности и в развитии политической жизни, не успел министр иностранных дел Литвы Ю. Урбшис в октябре 1938 года пожаловаться английскому послу Т. Престону, что «в настоящее время малые страны, такие как Литва, фактически лишены международных институтов, к которым они могли бы обратиться за помощью против своих сильных и агрессивных соседей…» [60], как буквально через полгода те напомнили о себе. 20 марта 1939 года Риббентроп под угрозой того, что в случае отрицательного ответа «скажет свое слово германская армия», вручил Урбшису требование о передаче Германии части Мемельской области с портом в Клайпеде [54]. Через два дня Литва выполнила это требование. Директива 11 апреля 1939 года предусматривала использование прибалтийских государств в военных интересах Германии, а первого июня в Берлине состоялось подписание договоров о ненападении между Германией, Латвией и Эстонией [22]. Еще в январе 1934 года Сталин на партийном съезде заметил, что «новая германская политика… напоминает политику бывшего германского кайзера, который оккупировал Украину и двигался на Ленинград после превращения Балтийских стран в плацдарм для наступления» [27].
Даже современные прибалтийские политики признают, что оккупация Германией была неминуема, ее остановили внутренние политические процессы этих стран. После ввода дополнительного контингента войск Красной Армии, в ночь с 15 на 16 июня А. Сметона бежал в Германию. 16 июня СССР уведомил Латвию о нарушении Пакта о взаимопомощи, запрещавшим обеим сторонам «заключать какие-либо союзы или участвовать в коалициях», аналогичная нота была предъявлена Эстонии. 21 июня в крупнейших городах Эстонии прошли массовые демонстрации, начатые преимущественно русским населением, за которыми прошли выборы, на которых «Союз трудового народа Эстонии» набрал 92,8 % голосов [22]. На аналогичных выборах в Литве «Блоку трудового народа» было отдано 99,19 % [58], этой же партии в Латвии досталось 97,5 % голосов [61]. С учетом немалой доли русского населения, жившего по соседству в практически абсолютно другой социальной реальности, и экономической ситуации в самих прибалтийских странах, нельзя отрицать желания ее изменить действительно большинством населения. Еще в июле 1937 года финский посол Паллин писал: «Литва должна выбирать между Польшей, Германией и Советским Союзом, причем Литва выбирает последнее». Вместе с выбором Советского Союза Литва помимо военной защиты выбрала свою нынешнюю столицу Вильнюс, поначалу аннексированную Польшей часть белорусских земель, так называемый «Сувалкский выступ», который был выкуплен для Литвы советским правительством у Германии [22]. После описанных событий СССР обратился к Банку Англии с запросом о передаче золотовалютных резервов вошедших в СССР стран, но получил отказ [62].
Можно представить негодование лондонских и прочих «хозяев истории» по поводу сталинской не столько внешней, сколько внутренней политики. Если бы Сталин был агрессором, его бы с радостью взяли в оборот: помогли с подбором достойного соперника и кредитами на перевооружение. Но советская политика была другой, с началом войны с Финляндией, спровоцированной «Майнильским инцидентом», Лига Наций, не проявившая никакой реакции во время оккупации Австрии [63], поторопилась заклеймить СССР «агрессором» [64], несмотря на то, что конфликту предшествовало предложение перенести границу с двукратной компенсацией территорий, и то лишь после того, как летом 1939 года руководителей финской армии с целью инструктажа посетил начальник штаба сухопутных сил Германии Гальдер [27], а финляндское правительство демонстративно отклонило предложение СССР заключить договор о взаимопомощи [63]. Но самый важный итог войны подвел в марте 1940 года В. Молотов: «..Советский Союз, разбивший финскую армию и имевший полную возможность занять всю Финляндию, не пошел на это и не потребовал никакой контрибуции в возмещение своих военных расходов, как это сделала бы всякая другая держава…» [65]. Кроме того, Советский Союз обладал еще одной уникальной чертой, он стал, по выражению философа А. Панарина, «прибежищем бедных», лишавших узкую группу собственности, являясь «уникальной, не предусмотренной Западом для других народов перспективой самостоятельного прогресса и приобщения к стандартам развитости».
