А что же Безнин, что он мог бросить на чашу весов против черемисиновских авторитета и опыта? Да по большому счету ничего. До Полоцкого похода он не занимал никаких серьезных должностей и его служба была, как говорится, «не видна». Будучи занесен в «Дворовую тетрадь» и в «Тысячную книгу», на страницах разрядов он появляется в качестве сотенного головы лишь в 1559 г., да и в полоцком разряде его должность уступала по весу той, что занимал Черемисинов. К тому же складывается впечатление, что Безнин пусть и ненамного, но все же был моложе, чем Черемисинов. Поэтому вовсе не кажется такой уж невозможной та история, что рассказана в разрядной повести. И в самом деле, умудренный военным и дипломатическим опытом, рано поседевший на государевой службе царский «флигель-адъютант» ведет сложные переговоры, и тут в разговор встревает молодой да ранний Безнин и пытается диктовать Черемисинову и его контрагентам, как и о чем дальше вести разговор.
Реакция Ивана в таком случае была вполне очевидна – он одернул не в меру прыткого ясоула и поставил его на место (Безнин не забыл про этот эпизод и потом постарался отыграться при составлении летописи), твердо держа ход переговоров в своих руках. И тот факт, что перемирие в итоге было продлено до утра понедельника 8 февраля, то есть еще на сутки, говорит о том, что все же действия Черемисинова, а не Безнина были в конце концов одобрены царем, и, следовательно, разрядная повесть выглядит более реалистичной, нежели летописная версия. Ее мы и будем дальше придерживаться, отметив, правда, что нельзя исключить и такой поворот сюжета – Иван Грозный, натура артистичная, разыграл перед литовцами спектакль с «плохим» (Безнин) и «хорошим» (Черемисинов) «следователями», стремясь добиться желаемого результата без применения крайних мер.
Но вернемся обратно к разрядной повести. Согласно ей, утром 8 февраля царь отправил Ивана Черемисинова к стенам Полоцка узнать, что надумали паны. Ответ был неблагоприятный – В. Грибун заявил, что о сдаче речи быть не может и нужно еще время, хотя бы неделя, чтобы Довойна мог дать окончательный ответ. В ответ же на слова Ивана, что-де «вчера, естя били челом, а хотели свое дело свершено учинить, а ныне хотите слов своих переменити», Грибун заявил, что «с чем де меня из города паны выслали, и яз то и говорю»452. Произнеся их, литвин поворотил коня и скрылся за закрывшимися воротами, а по Черемисинову сделали несколько выстрелов из пищалей с крепостной стены. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений в том, какова позиция Довойны и стоит ли ждать, когда он капитулирует. Когда же вскоре после того, как обстрелянный из пищалей Черемисинов вернулся в царский шатер, заполыхал полоцкий посад, подожженный жолнерами полоцкого воеводы, и началась поспешная эвакуация его жителей в замок, последние надежды на относительно мирный исход развеялись окончательно. Иван Грозный решил пустить в дело «последний довод королей».
И ultima ratio regis оказался убедительнее, чем все слова, произнесенные до этого. После того как 9 февраля заговорили пушки «большого наряда», исход осады стал очевиден. Сосновые городни и башни полоцкого замка не выдержали мощного огня русской артиллерии, и Довойна решил капитулировать. И снова, как и неделей раньше, в переговорах об условиях сдачи Полоцка активную роль сыграл Иван Черемисинов. Утром 15 февраля Довойна, не дожидаясь начала штурма города, дал знать царским воеводам о своей готовности сложить оружие. Дальше события пошли по нарастающей. К городу были снова посланы В. Разладин, И. Черемисинов и М. Безнин с требованием, «чтоб из города вышел владыка Арсеней Полоцкой, и Давоин воевода, и дворяне, и все лутчие люди, и рохмистры, и полковники, и город бы государю здали, и государьская к ним милость будет». Спустя час царские посланцы вернулись, сообщив, «что владыка Арсеней Полоцкой из города вышел к воеводам со кресты и собором. А Давоин воевода и дворяне, и все лутчие люди просят у государя милости, чтобы государь милость показал, розводу им не учинил и отпустил бы их в свою землю»453.
Выслушав челобитье полочан, Иван Грозный отправил с ответом обратно Черемисинова, которому «велел говорити: толко не выдет из города Давоин воевода и дворяне, и все лутчие люди, и стрелба в город не перестанет». И чтобы подстегнуть полоцкого воеводу и его советников, сделав слова своего посланца более весомыми, царь приказал продолжить обстрел города, мешая полочанам тушить пожары.
Прошел еще час, и Довойна с «лутчими людми» вышел из Полоцка. Иван Грозный послал к ним Черемисинова, приказав тому препроводить Довойну, Арсения и иных полочан, вышедших из города «в свой шатер в болшой». И спустя еще час «Иван Черемисинов со владыкою и з Довоином и с королевскими дворяны к государю приехали».
В дальнейших событиях наш герой, судя по всему, уже не играл сколько-нибудь значительной роли – и без него хватало тех, кто желал вкусить славы полоцкого «взятья». Можно лишь предположить, что Иван Черемисинов среди «всего воиньства» присутствовал на аудиенции, которую дал Иван Грозный Довойне, Арсению и их свите в тот же день 15 февраля454. Кстати, с Довойной, Быстрицким и Гарабурдой нашему герою довелось встретиться еще раз в декабре 1563 г., когда Черемисинов присутствовал при встрече литовских послов во главе с Ю. Ходкевичем с полоцкими пленниками «в болшой в набережной полате» в Москве455.
Говоря об участии Ивана Черемисинова в Полоцкой кампании, нетрудно заметить, что в ней он участвовал уже не как воин, а как дипломат, и, судя по всему, в дальнейшем его карьера развивалась на дипломатическом поприще и при царском дворе. Так, годом позже взятия Полоцка, в феврале 1564 г., Черемисинов ездил по царскому пору чению в Калугу, где находился задержанный в ожидании размена послов крымский посол Джан-Болды, и доставил его обрат но в русскую столицу, а потом присутствовал на приеме посла Иваном Грозным456. К этому времени Иван уже достиг чина думного дворянина («дворянин, который в Думе») – пожалуй, высшего чина, которого мог добиться в то время человек с его родословной и заслугами457. И похоже, что в думные дворяне Черемисинов был пожалован царем за его заслуги в Полоцком походе. Правда, затем в карьере Ивана происходит непонятный сбой. С учреждением опричнины его младший брат Федор был сразу записан в ряды опричников, а вот Иван почему-то нет. Более того, им было утрачено поместье, село Петрово Городище в Суздальском уезде, которым он и его отец Семен владели больше 100 лет. Оно отошло к записанным в опричнину князьям С.И. и Т.И. Вяземским458.
Обращает на себя внимание и тот факт, что в 7070 (то есть в 1566/67) г. Иван подписал данную грамоту на свою вотчину, село Адамцево в Юрьевском уезде, Спасо-Евфимьеву монастырю «по своих родителех по Семене Васильевиче Черемисинове, во иноцех Серапионе, и по своей матери Олене, и по брате по своем Василье (интересно, в этой грамоте Иван называет брата Василием, хотя по остальным документам он зовется Федором. – В. П.), и по себе, по Иване… по себе и по своих родителех впрок без выкупа в вечное поминанье безконечных ради благ наслажения». При это наш герой оговорился, что «дал есми ту вотчину в Спасов монастырь после своего живота. А докуде яз жив, и жити, и пахати то сельце мне, Ивану»459. Чем вызван этот шаг Ивана Черемисинова – остается только гадать. Опасался ли он царской опалы или серьезно заболел и потому, чувствуя приближение смерти, решил заблаговременно побеспокоиться о спасении души – кто знает? Кстати, история с Адамцевым позволяет сделать некоторые выводы относительно имущественного положения думного дворянина. Эту вотчину Черемисинов купил в 7064 (1555/56) г. у А.Д. Басманова за 400 (sic!) рублей и в придачу дал продавцу еще и коня460. Для сравнения – в 1557 г. четверть ржи стоила в Суздальском уезде 40 московских денег, а в Москве годом ранее – 22 деньги. Соответственно, это равнялось 20 и 11 коп., следовательно, за 400 руб. и коня можно было купить или 2 тысячи, или 3,6 тысячи четвертей ржи, а на это количество зерна могли прокормиться в течение года 83 или 150 человек. Надо полагать, что покупка вотчины Черемисиновым стала результатом его «казанской» службы – трофеев, взятых тогда, ему хватило на то, чтобы расплатиться за столь ценное приобретение. Интересно, для сравнения – отец Ивана Семен в апреле 1541 г. сделал вклад в Троице-Сергиев монастырь размером 49 рублей 31 алтын и 4 деньги461. Сумма, которую отдал монахам на помин души Семен, на порядок уступала той, которую передал Иван, да и сам «некруглый» ее размер позволяет предположить, что старший Черемисинов явно был не слишком богатым человеком. Так что, если наше предположение верно, можно утверждать, что успешная карьера Ивана сопровождалась и ростом его материального достатка.
