Участие в обороне Дерпта от войск магистра и рижского архиепископа зимой 1559 г. стало последним известным боевым эпизодом в послужном списке Тимофея Тетерина на царской службе. Можно лишь предположить, что наш герой со своими стрельцами оставался в Юрьеве и в следующем году и принял участие в большом походе русской рати в Ливонию в мае – августе 1560 г.602 Однако доказать это невозможно при том состоянии источников, которыми мы располагаем на сегодняшний день. Ясно только одно – по прошествии определенного времени после этого Тетерин попал в немилость. Однако, когда именно Иван Грозный опалился на удачливого до того времени стрелецкого голову и что послужило причиной опалы и крушения его блестящей, отмеченной многим государевым жалованием карьеры, – до сих пор вызывает споры историков. Сохранившиеся свидетельства об опале Тетерина и его побеге в Литву только запутывают и без того темную историю.
Начнем расследовать эту детективную историю, пожалуй, с анализа слов самого царя. Иван спустя почти два десятилетия писал папскому посланнику иезуиту А. Поссевино, выступавшему посредником в переговорах между русским монархом и королем Речи Посполитой Стефаном Баторием, что «Курбский и Тетерин не для нашего окрутенства побежали, для своего злодейства, что были они на наш живот помыслили, и мы хотели их за их измену казнити, и они от тово побежали; а Тимоху были есмя и пожаловали, а велели есмя его постричь по своему закону»603.
Казалось бы, ответ на вопрос из царского послания очевиден – Тетерин «проходил» по одному «делу» вместе с князем Курбским как его «подельник», и эта связь как бы очевидна, если учесть, что пути Курбского и Тетерина неоднократно пересекались во время первой, собственно ливонской, фазы Ливонской войны. Однако доказать это невозможно при нынешнем состоянии источников, равно как и то, что Тетерин как командир юрьевских стрельцов был связан с не очень удачной деятельностью Курбского в роли юрьевского наместника весной 1563 – весной 1564 г.604 Но если это было, то в таком случае опала Тимофея должна была случиться весной 1564 г. (и не связана ли она была с расследованием обстоятельств побега Курбского к Сигизмунду?).
В пользу того, что царский гнев обрушился на Тимофея весной 1564 г. и как будто был связан с делом Курбского, косвенно свидетельствует послание Тетерина новому наместнику «Вифлянские земли» боярину М.Я. Морозову. Последний был послан «на годованье» в Юрьев в 7072 г. (очевидно, сразу после того, как в Москве стало известно о бегстве 30 апреля 1564 г. в Литву прежнего юрьевского наместника князя Курбского)605. К этому посланию мы еще вернемся (поскольку есть сомнения относительно его датировки 1564 г.), а пока отметим, что при его чтении встает вопрос – почему Тимофей обратился именно к Морозову, выбрав его своим адресатом? Потому ли, что он сел в Юрьеве, городе, с которым Тетерин сроднился? Или же потому, что стрелецкий голова успел побыть под его началом некоторое время, прежде чем вскрылись его связи с беглым князем, после чего он был пострижен в монахи и сослан? Конечно, можно предположить также, что царская опала, обрушившаяся на Тетерина, была связана с опалой на А. Адашева (тем более что наш герой по службе неоднократно находился во время все той же Ливонской войны под началом брата временщика Данилы. Кстати, в том самом знаменитом походе 1560 г. приняли активное участие и Алексей, третьим воеводой Большого полка, и Данила, первым воеводой «у наряду»606). Сам Иван в своем первом послании Курбскому писал, что, «сыскав измены собаки Олексея Адашева со всеми его советники, милостиво гнев свои учинили: смертные казни не положили, но по розным местом розослали»607. При сопоставлении этого отрывка с предыдущим и с ливонским этапом в карьере Тетерина как будто напрашивается вывод о том, что успешный стрелецкий голова, связавшись с Данилой Адашевым и рассчитывая при его помощи продвинуться еще выше по карьерной лестнице, поставил не на ту лошадку. Слишком долго Тимофей находился в отрыве от двора и в итоге допустил роковую ошибку, оказавшись в итоге в Антониеве-Сийском монастыре на Двине как «человек» Данилы Адашева. В таком случае Тетерин попал в опалу в 1560 г. (или в октябре 1562 г., вместе с князем Д.И. Курлятевым, также постриженным в монахи «за великие изменные дела»?608 Кстати, в 1559 г. после взятия Дерпта Курлятев был назначен юрьевским воеводой и пути боярина и Тетерина тогда неизбежно пересеклись609).
Есть и еще одна версия, которую подробно рассмотрел Р.Г. Скрынников. Видный историк отмечал, что в царском архиве (в 223-м ящике) среди прочих дел хранилось дело об отправке «на Двину в Сейской монастырь Тимохи Тетерина з Григорьем Ловчиковым». В другом ящике (197-м) хранились грамоты, что привез к Ивану во время осады Полоцка отправленный еще в конце лета 1562 г. в Стокгольм к шведскому королю гонец Василий Гундоров сын Тетерин, родственник Тимофея610. Исходя из этого, историк логично предположил, что если бы Тимофей оказался к тому времени в опале, то вряд ли царь отправил бы Василия со столь ответственным поручением, и, значит, опала стрелецкого головы относилась ко времени после Полоцкого «взятья»611.
Сопоставив все эти сведения и версии, рискнем высказаться в пользу еще одной. Представляется, что опала Тетерина, возможно, была связана все же с делом Курбского и имела место в мае 1564 г. Что-то связывало князя и стрелецкого голову, и эта связь стала роковой для Тимофея. Похоже, правда, что отношения князя и нашего героя не были настолько близки, чтобы Тетерин лишился головы – видимо, сыск по делу о бегстве бывшего юрьевского наместника показал, что «вины» Тимофея не так велики, чтобы вынести в отношении его приговор: «Повинен смерти!» Осмелимся даже предположить, что на первых порах Иван полагал, что Тетерин был сообщником Курбского и помогал тому бежать. Однако затем, разобравшись, царь сменил гнев на милость и «за неполное служебное соответствие» приказал постричь оплошавшего стрелецкого голову (за которым к тому же водился грешок связей с кланом Адашевых) в монахи в дальнем монастыре, куда он и был отправлен под конвоем будущего опричника Г. Ловчикова. А вслед за Тимофеем с учреждением опричнины в казанскую ссылку отправились как неблагонадежные и его родственники.
Остается еще один вопрос – когда же Тетерин бежал в Литву: тогда же, в 1564 или 1565 г., как принято считать612, либо позже? Можно, конечно, попытаться связать ссылку Тетериных в Казань с бегством нашего героя – он «перелетел» на сторону старого недруга Ивана, а государь за это наказал его родственников. Можно также предположить, что для столь энергичного и деятельного служаки пострижение в монахи стало сильнейшим ударом. Слова лихого поэта-гусара Д. Давыдова о том, что «полусолдат тот, у кого есть печь с лежанкой, жена, полдюжины ребят, да щи, да чарка с запеканкой!», явно были не про Тимофея Тетерина! Про него другие: «Я люблю кровавый бой, я рожден для службы царской! Сабля, водка, конь гусарской, с вами век мне золотой!» Ведь он был еще не старый (а было ему тогда около тридцати или чуть больше лет), и что ожидало его теперь – прозябание и, по существу, медленная смерть вдали от боевых друзей, от «золотого века»? Могла ли бурная натура стрелецкого головы принять такую судьбу? Конечно же нет! И новоиспеченный инок Тихон решил рискнуть – пан или пропал, чем такая жизнь, лучше смерть, если его замысел не удастся. Верный слуга Тетерина, некто Поздячко, сумел связаться со старым товарищем и сослуживцем Тимофея, Андреем Кашкаровым, с которым наш герой бок о бок несколько лет служил «службу государеву цареву зимнюю и летнюю, полевую и береговую, и посылошную». Кашкаров, видимо начальствовавший над стрельцами в том же Юрьеве (или каком-либо другом ливонском городке), остался верен старой службе и сумел организовать побег Тимофея в Литву. Об этом свидетельствует сыскное дело «Ондрея Кашкарова да Тимохина человека Поздячка, что они Тимохиным побегом промышляли», хранившееся во все том же царском архиве613.
