Что же мы имеем, проанализировав эти свидетельства? Картина, которая предстает перед глазами после прочтения этих свидетельств современников, что и говорить, впечатляющая. Морозная январская ночь, заснеженная дорога, длинная колонна всадников в черном, колеблющееся пламя факелов, освещающих их путь, темная громада стен и башен Изборска, предстающая перед ними, и литовский князь, который в сопровождении немногих людей подъезжает к воротам города и стучит в них рукоятью сабли, требуя от воротников открыть ему, государеву посланцу, въезд в Изборск. Сонные сторожа, открыв окошко, спрашивают у него, кто таков, и слышат в ответ, что он из опричнины. Это не вызвало у них подозрений. Почему? Быть может, в Изборске ждали отряд опричников? Или дежуривший в воеводской избе один из казненных по обвинению в измене подьячих (согласно синодику Ивана, за «измену» были казнены двое изборских подьячих, С. Рубцов да П. Лазарев, человек Рубцова Оглобля да двое псковичей, А. Шубин и Е. Герасимов) успокоил воротников – мол, свои, чего ждете, люди и кони замерзли, открывайте!623 Сегодня это уже не узнать. Ясно только одно – ворота были приоткрыты, Полубенский и его брат с немногими окружавшими его людьми въехали в них, перебили стражу и впустили в город остальных своих людей. Город был взят, в плен попали изборский воевода А. Нащокин, городовой приказчик И. Рудак Перхуров и ямской дьяк А. Иванов (вернувшиеся домой летом 1569 г.).
Какую же роль сыграл во всем этом Тетерин? Операция, задуманная Полубенским, не могла не понравиться «дворянину его королевской милости» и экс-стрелецкому голове – лихая, с ярким налетом авантюризма, она живо напомнила ему его молодость, ночной набег на лагерь незадачливого астраханского царя Дервиш-Али 13 лет тому назад. И без помощи Тетерина и братьев Сарыхозиных Полубенскому было бы сложно осуществить свой замысел. Нельзя исключить такой возможности, что они, и в особенности Тимофей, имея знакомых в Изборске (воеводы приходят и уходят, а дьяки и в особенности подьячие остаются), могли договориться с ними о поддержке при осуществлении смелого замысла. Да и разговаривали с воротниками, скорее всего, Тетерин и Сарыхозины – кому, как не им, были известны порядки, бывшие в ходу в пограничных гарнизонах? Кстати, их говор не мог вызвать подозрений у сторожей – как-никак, они же природные русаки, в отличие от литвина Полубенского. Но, увы, это не более чем наши предположения, а как дело обстояло на самом деле, сегодня мы уже не узнаем, а жаль – сюжет, достойный того, чтобы стать основой авантюрного романа или приключенческого фильма про «рыцарей плаща и кинжала»!
Кстати, изборская история глубоко запала в душу Ивану, и он долго не забывал о ней. Отправляясь в 1577 г. в поход отвоевывать свою вотчину, «Лифлянскую землю», Грозный напомнил А. Полубенскому, как тот, «не имея храбрства (снова тот же мотив, что и в наказе Мясоедову. – В. П.), взял еси искрадом нашия вотчины Пскова пригородок Избореск, как еси поругалъся, отступив от крестьянства, церкви божии и священства образом». Спустя несколько месяцев, взяв князя в плен, царь снова напомнил ему, как тот в свое время, будучи вольмарским старостой, «совершал частые кровопролития, нападая на юрьевские города, людей моих обижал и Изборск с изменниками моими разстригою Тетериным и Сарыхозиным взял; но Бог тебе не помог, за то, что ты чудному Миколе глаза колол, церкви ограбил, имущество их отнимал и огнем жег». И Тетерина царь в послании, написанном в том же 1577 г. (возникает вопрос – а не стало ли это письмо результатом пленения Полубенского? – В. П.), уколол сравнением его поведения тогда, в 1569 г., и сейчас, в 1577 г. 8 лет назад, писал царь, ты, Тимофей-Тихон, «росстрига богатырь, Изборск изменою взял», а теперь, когда он, Иван, сам явился в свою «отчину Лифлянскую землю», «чево для ныне за Двину в Литву побежал, а ни в котором стрелнице не удержалъся?»624.
Кстати, это письмо Ивана, адресованное «ростриге богатырю», стало своеобразным ответом на послание самого Тимофея боярину М.Я. Морозову, о котором уже говорилось ранее. Обычно его датируют летом 1564 г.625, однако осмелимся предположить, что оно появилось на свет позднее, после того, как Морозов, отбив у поляков Изборск, отписал Полубенскому грамоту, назвав в ней Тетерина и Сарыхозина изменниками (во всяком случае, контекст ответного послания Тимофея позволяет сделать такое предположение)626. Письмо, надо сказать, преинтересное. Прежде всего, Тимофей-Тихон напрочь отметает обвинение в измене. Эксстрелецкий голова и монах-расстрига, объясняя мотивы своего побега, писал, что он бежал «по многих нестерпимых муках и по наругани ангельского образа», а потому боярину должно быть совестно обвинять его в измене: «Ты, господине, убойся бога, паче гонителя и не зови православных кристьян, без правды мучимых и прогнанных, изменниками» (и здесь напрашивается предположение – а что, если Тетерин бежал в Литву не в 1564 г., а позднее, в конце 1567 или в начале 1568 г., когда узнал о начавшемся сыске по делу о земском заговоре и о казни своих родственников и стал всерьез опасаться за свою жизнь? Или же казнь Тетериных стала следствием бегства Тимофея-Тихона?). И далее бывший инок ехидно отмечал, что-де «твое, господине, чесное Юрьевское наместничество не лутчи моего Тимохина чернечества», поскольку служба Морозова несет ему только одни расходы и долги и никакой чести. Одним словом, «не спеши, в стрельне сидя шестой год, хвалитися! (любопытный, кстати говоря, пассаж со стороны Тимофея – на что он намекает? Уж не на 1564 ли год, когда Морозов сменил беглого Курбского на посту юрьевского воеводы? – В. П.)…»627. И ведь как в воду глядел наш герой – прошло несколько лет, и Морозов был казнен Иваном (и, если доверять Штадену, выходит, что в том числе и за злоупотребления, допущенные воеводой в бытность его юрьевским наместником)628.
И еще один интересный мотив проскальзывает в послании беглого стрелецкого головы – он заслуживает того, чтобы его привести полностью. «Есть у великого князя новые верники: дьяки, – обращаясь к Морозову, писал Тетерин, – которые его половиною кормят, а другую половину собе емлют, у которых дьяков отцы вашим отцам в холопъстве не пригожалися, а ныне не токмо землею владеют, но и головами вашими торгуют». С одной стороны, довольно странно слышать эти слова из уст дьяческого сына, дед и отец которого возвысился над многими детьми боярскими и разбогател благодаря именно верной службе государю пером, но не мечом. Явно Тимофей кривит здесь душой, и невольно возникает вопрос – почему? С другой же стороны, схожие мотивы звучат в писаниях А.М. Курбского629. И поскольку связь между Курбским и Тетериным в Литве существовала, то снова напрашивается еще одно предположение – а не обсуждал ли князь с беглым бывшим стрелецким головой последние новости с бывшей родины и свои тексты?
Возвращаясь от анализа содержания письма Тетерина Морозову, отметим, что при чтении документов той эпохи складывается впечатление – для Ивана Грозного «измена» и побег Тетерина стали сильным ударом. По подсчетам К.Ю. Ерусалимского, в польских и литовских источниках тех времен упоминается по меньшей мере 800 «москвитинов»630. Однако царь интересовался судьбой и ролью, которую они играли при королевском дворе, лишь немногих из них, и экс-стрелецкий голова был в числе тех немногих «избранных», кого Иван не оставлял вниманием до самой своей смерти. В пользу такого предположения косвенно свидетельствует тот интерес, который Иван Грозный проявлял к судьбе Тимофея. Судя по царским наказам своим дипломатам и его переписке с Сигизмундом II и Стефаном Баторием, Тетерин, и, очевидно, далеко не в последнюю очередь благодаря своей ревностной и успешной службе новым сеньорам, считался в Москве одними из виднейших изменников. Его имя обычно шло третьим в переписке после Курбского и еще одного видного эмигранта, потомка смоленских князей В.С. Заболоцкого, а после смерти последнего передвинулось на второе место631.
