Увы, к сожалению, приходится констатировать, что историки стороной обходят вопросы, связанные с жизнеописаниями людей, подобных нашему герою. И это несмотря на то, что их биографии, как уже отмечалось в начале этой работы, представляют интерес порой даже больший, чем фигур первой величины, «больших» воевод. В чем причина такого пренебрежения? Один из ответов на этот вопрос представляется достаточно простым. Состояние источников по XVI в. плачевно. «Худородные» служилые люди, из среды которых происходили московские «центурионы», попадали на страницы официальных летописей, разрядных и посольских книг в исключительных случаях. Государственные архивы (и прежде всего главный для нас – архив Разрядного приказа) пострадали очень сильно, и до наших дней дошли лишь жалкие обрывки насчитывающей тысячи и тысячи документов приказной документации. Сильно пострадали монастырские архивы, но еще сильнее – домашние дворянские архивы. Вот и выходит, что при попытках реконструкции биографий начальных людей среднего уровня вопросов порой возникает больше, чем ответов, и при отсутствии четких ответов приходится выстраивать конструкции, основанные на предположениях, допущениях и аналогиях. Тем не менее при всех трудностях сохранившиеся разбросанные в самых разных и порой неожиданных местах (прежде всего летописи638, посольские книги639, актовые материалы, монастырские вкладные и кормовые книги с синодиками, родословцы и пр.) сведения порой позволяют достаточно четко обрисовать основные вехи жизненного пути и служебной карьеры некоторых таких «центурионов». Одним из них и был наш герой, названный выдающимся знатоком русской истории XVI в. С.Б. Веселовским «выдающимся военачальником своего времени»640. Правда, забегая вперед, отметим, что, на наш взгляд, мэтр погорячился, причислив нашего героя к числу «выдающихся военачальников» времен Ивана Грозного, хотя сомневаться в профессионализме и воинских умениях Григория не приходится – его карьера тому свидетельством. Ну а теперь, после такого краткого вступления, вернемся по традиции к родословию Григория Кафтырева.
Упразднив в 1682 г. местничество, царь Федор Алексеевич и Боярская дума решили не только заново отредактировать «Государев родословец», но и завести отдельно еще одну родословную книгу для тех «старых же и честных родов», кто при «блаженные памяти великого государя, царя и великого князя Иоанна Васильевича, всеа России самодержца» «были в послах и в посланниках, и в полкех, и в городех в воеводах; и в знатных посылках, и у него великого государя в близости, а в родословной книге родов их не написано»641. В течение нескольких последующих лет несколько сот (историки называют разные цифры – от 600 и более) дворянских семей подали в Разрядный приказ в Москве свои родословные росписи, приложив к ним массу грамот и актов, подтверждающих давность происхождения их рода. Среди прочих подали свою роспись и дворяне Кафтыревы, и вот что было сказано в ней относительно древности рода и его родоначальника: «Лета 6749 (в 1241 г. – В. П.) году во дни благоверного и христолюбивого вел. гос. князь Александра Ярославича Невского, который победил на Неве реке Нестора Влегела, короля Римского, и к нему, в. кн. Ал-дру Яросл-чу Невскому, на удел ево в Нижней Новгород выехал Узлы Мурза Ягорович, кн. Кафимской земли, от изгнания царя Серпъского из вотчины своей Кафы; а от Узлы Мурзы пошли Кафтыревы»642.
К этой родословной росписи были приложены и две грамоты, переписанные с более древних актов. Одна из них была выдана великим князем Василием Дмитриевичем то ли в 1394 г., то ли в 1424 г. некоему Ивану Кафтыреву. В этой жалованной и несудимой грамоте великий князь жаловал Ивана льготами (по княжескому слову, с крестьян, что сумел бы привлечь вотчинник в свои владения, «не надобед мая дань и писчая белка, ни ям, ни подвода, ни иная никоторая пошлина») по той причине, «что его земля в Костромском уезде в Оседцком стану, и те де земли у него нынеча опустели мором и межениною вымерли, а иныя розошлися» (справедливости ради отметим, что есть определенные сомнения в подлинности этой грамоты, высказанные В.Б. Кобриным)643. Кстати, Осецкий стан Костромского уезда стал чем-то вроде «родового гнезда» семейства Кафтыревых, и землями в нем они владели еще в конце XVII в.644 Другая грамота, выданная в апреле 1511 г. от имени Василия III, была адресована Федору Васильеву сыну Кафтыреву, внуку Ивана Кафтырева. В ней великий князь жаловал своего верного слугу наместничеством в городке Орлов на Вятчине, повелев «всем людям тое волости чтить его и слушать»645. Роспись также сообщала, что у Федора было два сына, Никита и Иван, а у них, в свою очередь, также было по два сына – соответственно Леонтий и Федор и Яков с нашим героем.
Теперь попытаемся извлечь необходимую нам информацию из этих документов и из тех актов, что оказались недоступны Кафтыревым в конце XVII в. Прежде всего отметим, что отечественный историк М.Е. Бычкова, исследовавшая историю создания поданных в Разрядный приказ в конце XVII в. родословных росписей, отмечала, что «легенды, особенно описывающие выезд предка из Орды, характерны именно для росписей XVII в. и сопоставимы с другими родословными материалами того же времени. Потомки в прошлом рядовых семей, служивших вне Москвы, опираясь на записи летописей, создавали красочные легенды (выделено нами. – В. П.) о своем происхождении, чтобы удревнить и облагородить своих предков»646. Стоит ли после этого говорить о том, что никакой Узлы-мурза в Нижний Новгород при Александре Невском не приезжал (да и зачем ему это делать, в 50-х то годах XIII в., вскоре после того, как Батыево нашествие разорило Русь, а Орда была сильна и могуча?), а вся эта история была придумана каким-нибудь бойким на перо подьячим по заказу потомков нашего героя, нуждавшихся в «облагораживании» своего рода?
С другой стороны, зачем Кафтыревым нужно было придумывать историю с приезжим мурзой, если согласно приложенным к родословной росписи грамотам выходило, что их род служит московским государям по меньшей мере с начала XV в.? Может, дело в происхождении самой фамилии, выглядевшей не слишком «благородно»? Ведь, как писал выдающийся знаток русской истории того времени С.Б. Веселовский в своем «Ономастиконе», «каптырь – черное покрывало на камилавку»647, и, следовательно, можно предположить, что род Кафтыревых имел какое-то отношение к духовенству? Или же потомкам нашего героя было ведомо, что среди их предков были дьяки или подьячие? Во всяком случае, сохранилась костромская купчая середины XV в., писанная неким Степаном Кафтыревым648. Кстати, послухом при заключении этой сделки выступал другой представитель рода Кафтыревых – некий Василий. Но то ли гордыня, то ли спесь, то ли еще какое-то чувство – но в конце XVII в. потомкам Григория Кафтырева происхождения от рядовых костромских вотчинников, живших два с половиной столетия назад, показалось недостаточно, и они решили, следуя моде, украсить свое родословное древо развесистой клюквой про некоего кафинского (кафимского?) мурзу.
Но позволим себе усомниться в точности росписи, ибо даже сохранившихся отрывочных актов и других документов начала XVI в. достаточно для того, чтобы поставить под вопрос сообщаемые ей сведения. Синодик Переславского Успенского Горицкого монастыря, датируемый 10–20-ми годами XVII в., среди прочих поминаемых называет последовательно нескольких представителей рода Кафтыревых (в синодике они названы Каптыревыми): Павла, Никифора, Василия (не тот ли это Василий, который был послухом в упомянутой выше костромской купчей?) и Данилу (напрашивается предположение, что Данила был сыном Василия)649. И как тут не вспомнить духовную грамоту костромского боярского сына Семена Матафтина, датируемую 10–20-ми годами XVI в., в которой упомянут Нелюб Степанов сын Кафтырев и брат его Семен, за которым числился долг Матафтину деньгами и зерном. И не был ли Нелюб и Семен сыновьями дьяка Степана Кафтырева?
