Толстая заслонила изрядную часть пейзажа и дохнула на дикаря незнакомым тому запахом чеснока. Худая держалась в двух шагах позади. Расстановка была не случайной, но дикарь сообразил это поздновато.
– Документы! – бросила толстая так, словно выплюнула червяка.
И поставила дикаря в тупик. Он был неплохо подготовлен, но нельзя ведь предусмотреть все. Подлец-папаша ничего не говорил ему о «документах».
* * *
К несомненным заслугам священника следовало отнести то, что в первые же дни своего правления он провел перепись населения. После Карателя, который прошелся по городу, как газонокосилка, это было несложно. Уцелевших даунов тоже не пришлось считать долго.
С тех пор народ плодился впечатляющими темпами, что подтверждало старую теорему Жирняги о зависимости между численностью населения и благоденствием. Уже не все жители Ина узнавали друг друга в лицо. Это создавало проблемы для работы правоохранительных органов.
Лет двадцать назад кому-то из членов Синода пришла в голову мысль ввести удостоверения личности. Начинание было горячо поддержано руководством полиции. Аусвайсы, нарисованные на старых бумажных деньгах, выглядели внушительно и были защищены от подделки водяными знаками и чрезвычайно вычурной подписью обер-прокурора.
* * *
– Ты что, не видишь – нет у него документов! – презрительно сказала худая. Но какой многообещающий голос! Низкий, грудной, сексуальный. От звуков этого голоса дикарь совсем размяк…
Он был достаточно быстрым парнем, однако на этот раз свалял дурака. В его представлении женщины являлись никчемными существами, годившимися только для одного, зато крайне необходимого дела.
Толстая тоже, оказывается, была быстрой. Она двинула его ногой в пах, и дикарю стало не до мыслей о случке. И не до пистолетов. Ему почудилось, что его распухшие от возбуждения шары взорвались.
Он судорожно вдохнул, сказал «ы!» и присел. Боль ниже пояса скрутила его в тугой узел. Мир померк. В темноте вспыхивали кровавые звезды в такт с пульсацией крови…
Когда дикарь расплющил веки, то обнаружил крупнокалиберный ствол возле своего лба. Тощая двигалась грациозно и стремительно и в этом смысле вполне оправдала его ожидания. Он понял, что нечего и пытаться достать свои пистолеты теперь. Глаза девушки были пустыми и даже как бы стеклянными. Эта выстрелит – ни малейших сомнений… Пушка у нее оказалась не очень – однозарядная кустарная погремушка, – но чтобы разнести череп, достаточно и одного патрона.
– Встань на колени! Руки за голову! – скомандовала толстая.
Дикарь не считал свое положение настолько катастрофическим, чтобы попытаться сыграть в рискованную игру «выстрелит – не выстрелит». Поэтому он сделал то, о чем его просили. Если бы он знал, что его ожидает, он, возможно, поступил бы иначе.
Ну хорошо. Ему преподали урок, и он был даже благодарен своим учительницам за науку. А теперь ему хотелось отдохнуть после дальней дороги где-нибудь в уютном месте. Все-таки он добирался до рая почти четверо суток! И хорошо бы найти самок попокладистее. Вероятно, когда боль ниже пояса утихнет, его снова потянет к ним…
Примерно в этом духе он и высказался, хоть и не так гладко. Женщины смотрели на него с непонятным выражением. Он еще был не силен в человеческой мимике, иначе понял бы, что его принимают за круглого идиота.
Когда он закончил, толстая впервые улыбнулась и стала похожа на жабу. Потом она похлопала его по щеке мягкой, влажной от пота ладонью – настоящей жабьей лапкой.
– Отдохнешь. Я тебе обещаю. И место уютное. Уютней не бывает.
После этого она извлекла из штанины свисток и дунула в него. Раздалась пронзительная трель. У дикаря уши заложило; худая даже не поморщилась.
На улицу высыпали братья по разуму. Дикарь и представить себе не мог, что рай так густо населен. Казалось, люди ползут из всех щелей, как лесные муравьи.
Тем временем толстая разоружила его и принялась лапать. Снизу доверху и совсем неласково. Дикарь не возражал бы, если бы этим занялась ее подруга, но подруга держала его на мушке. Ее рука оставалась поразительно твердой. Линия выстрела ни на миллиметр не отклонялась от его переносицы.
Толстая забрала ножи, спрятанные за голенищами сапог, и развязала плеть, которой дикарь был подпоясан. Этой плетью ему обмотали запястья после команды «Руки назад!». Кожаные штаны сидели плотно, не спадали, и его достоинство не пострадало. Хотя в паху все еще плескалась раскаленная яичница.
Обитатели рая столпились вокруг, разглядывая дикаря, как редкое животное. Но никто не подходил ближе пяти шагов, словно на этом расстоянии была очерчена окружность, которую запрещено пересекать. Удивительно безликая стая – разномастная, однако в чем-то поразительно однообразная.
Через каких-нибудь пять минут толпу любопытных начали разгонять крепкие розовощекие ребята в девственно белых одеждах, прибывшие в черной карете с алыми крестами на дверцах. Сделать это оказалось нетрудно. Как ни мало разбирался дикарь в городских делах, но и он понял, что объединяет всех этих людей. Страх. Страх тщательно скрывался; страх был спрятан так глубоко, что порой человек сам не подозревал о нем; страх маскировался под другие инстинкты – самосохранения, насилия, стадности – и все-таки проявлял себя на бессознательном уровне. Дикарь поймал себя на том, что сравнивает поведение жителей рая с робкими повадками травоядных животных. Сравнение было не в пользу двуногих. Травоядные по крайней мере не кривлялись.
«Девственники» и «сестры» особым образом перекрестили друг друга (это заменяло приветствие и, очевидно, было частью системы опознавания «свой – чужой»), после чего опеку над связанным дикарем принял на себя двухметровый детина, который вертел в руках отполированную до блеска дубинку. От детины пахло молоком, а по сверкавшему от избытка здоровья лицу ползали мухи. На его белой куртке имелся знак различия в виде нарукавной повязки с тремя крестами, расположенными треугольником.
Пока гроза мужских гениталий толковала с ним о задержанном, об отсутствии документов, незаконном ношении оружия и прочей хрени, второй «девственник», оказавшийся довольно смазливым малым, вполголоса пытался договориться с тощей «сестрой» о совместном ночном бдении.
Слух у дикаря был звериный. Теперь он по крайней мере узнал, как ЭТО здесь называется. Бдение. Он запомнил. Все, что попадало в почти пустую копилку его памяти, оставалось там навсегда. Ревности он не испытал. Скорее легкое сожаление. Ну что ж, сегодня не повезло. Может быть, повезет завтра?
Но даже легкое сожаление ему не дали досмаковать. Опекун ткнул озабоченного дикаря дубинкой в живот, и тот увидел землю с близкого расстояния второй раз за день. В таком сложенном компактном виде его взяли под руки и бросили в заднее отделение экипажа.
Пол был заплеванным и липким; узкие окошечки забраны решетками. Только здесь, вдохнув устойчивый кислый запах чужого ужаса, который ни с чем нельзя было спутать, дикарь осознал всю глубину потери. Он лишился своих пистолетов. Он лишился брата и сестры. Без них он представлял собой не что иное, как заблудшую дикую овцу. Мясо, предназначенное для хищников. Или живую приманку. Или домашнее животное…
