И вот настал день, когда я увидела Сару-Джейд.
Сперва мне показалось, что она не была похожа на человеческое дитя. Ее кожа была тонкой и бледной, даже просвечивали вены. И эта ужасная копна белых волос! Нет, не светлых, а именно белых, похожих, скорее, на седину старых леди. К тому же Сара была крошечной. На вид ей можно было дать лет пять, но никак не восемь.
Я старалась быть с ней милой. Очень старалась. И ты это знаешь. Ведь ты тоже был там, помнишь?
– О, так ты, должно быть, Сара-Джейд? Мне очень приятно познакомиться с тобой.
Я попыталась пожать ей руку. С маленькими детьми я всегда веду себя так, потому что никогда не знаю заранее, понравится им внимание взрослого человека или нет.
Некоторые дети просто расцветают. Их глаза находят ваши, их взгляд завораживает вас. Малыши будто просят: Только взгляните на меня. Скажите мне, что я намного лучше других детей. Другие же не могут на вас даже глаз поднять, а хотят сбежать от вас так быстро, что только пятки засверкают. Поэтому я считаю, что рукопожатие – хороший компромисс между тем, чтобы нянчиться с детьми или вовсе игнорировать их. А иногда вы обнаруживаете, что вы первый, кто пожал им руку, и это здорово, что бы вы ни думали об этом.
Сара-Джейд не взяла моей руки, а разревелась и выбежала из комнаты.
Боже правый.
Ты, Флойд, побежал за нею. Я стояла в вашей прихожей и слышала ваши голоса. Моя рука тяжело повисла.
Я чувствовала себя монстром. Помню, как посмотрела в зеркало, висящее над столом. Я начала смотреть на себя с любовью, хотела сосредоточиться скорее на положительном, чем на отрицательном. Если такой мужчина, как ты, хотел прикасаться ко мне и смотреть на меня, то я, конечно, не могла быть очень уж плохой? Но в тот день, когда ты за закрытой дверью успокаивал свою рыдающую девочку, в зеркале отражалось такое лицо, на какое не хотелось смотреть. Темные круги под глазами; свисающая со скул к подбородку кожа; тусклые волосы цвета ржавой воды, слишком длинные для моего лица. Я не была миловидной. Отнюдь.
И твоя дочь напомнила мне об этом.
После этого мне было, ну, скажем, трудно полюбить ее.
И сама себе я долго не нравилась.
Теперь-то я понимаю. Не надо было принимать ее поведение на свой счет. Теперь я отлично это вижу. Сара-Джейд была нервозным, легковозбудимым ребенком. Боялась многого, не только чужих женщин в ее прихожей. Но я приняла ее слезы на свой счет и не могла заставить себя снова быть доброй к этому ребенку. Справедливости ради надо сказать, ты ведь и сам считал Сару-Джейд трудным ребенком. Она была необщительной девочкой, подверженной самым ужасным вспышкам гнева, склонной к истерикам. Правда, истерика не совсем то слово, которым можно называть ее буйства. Если бы я была склонна к разного рода нестандартным теориям, то могла бы предположить, что она была одержима дьяволом. Она швыряла вещи, ломала их. Орала, что хочет убить или заколоть тебя, или даже отрезать тебе голову ножом. Она жутко ненавидела тебя.
О, боже, да, она ненавидела тебя. Иногда она возвращалась в детство и требовала повышенного внимания к себе любой ценой. Надоедливо заставляла тебя сопровождать ее в туалет, потому что боялась идти туда одна. Вынуждала тебя сидеть возле ее комнаты, напевая одну-единственную песню, пока не засыпала – и ты послушно пел полчаса, иногда даже дольше.
В те месяцы мы с тобой много говорили о Саре-Джейд. Тихо бормотали ночами, повернув друг к другу головы, лежащие на твоих подушках. Спрашивали себя, что нам делать и как с этим справляться. Мне нечего было предложить. Я ничего не знала о маленьких детях. На родине у меня была уйма племянниц и племянников, но я не видела никого из них. Даже не больно-то интересовалась ими. Но помню, отвечала тебе правильными словами.
– А не показать ли ее психотерапевту? – однажды предложила я. – Ты не думал об этом?
Но нет. Видимо, Кейт, безупречной маленькой Кейт, самой гнусной в мире бывшей жене было…
Прости, Флойд, но она была именно такой. Ты это знаешь. Ее хриплый голос, речь с придыханием. Ее кукольные глазки. Помнишь, как отваливалась ее челюсть, когда ты рассказывал ей о проступках Сары-Джейд, и она говорила:
– О, Джейди-Вейди. Бедная моя маленькая скиталица, солнышко мое. Опять папа отправил тебя спать слишком поздно?
Боже мой! Мне хотелось разрубить ее пополам. Да, хотелось.
Так что я начала говорить? А, вот. Видимо, Кейт было плевать на нездоровье дочери. Слишком много сахара. Слишком мало сна. Трудная неделя в школе. Бла-бла-бла. И тому подобное. Кейт не могла понять, что ее ребенок фактически был социопатом, склонным к антиобщественным поступкам.
Но, надо признать, я должна была больше стараться. Должна была быть более покладистой и любезной с Сарой-Джейд. И я понимаю, что если меня можно в чем-то винить, то в этом. И еще я возьму на себя вину в том, что настраивала тебя против нее. Мы с тобой навешивали на нее всех собак, обвиняли ее во всех смертных грехах. Мы представляли ее в злодейском облике. Рисовали только в черных красках и даже выставляли в сатанинском обличии.
Мы оба.
Из-за нашего общего разочарования в ней, из-за нашего общего бессилия, уныния и растерянности мы с тобой сблизились. И чем больше ты ополчался на нее, тем ближе становился ко мне. Я стала нормальной, здравомыслящей. Приняла наши с тобой, Флойд, новые отношения как не имеющие ничего общего с поведением Сары-Джейд и ее общением с нами.
На все сто процентов.
И теперь, Флойд Данн, посмотри на меня, посмотри мне прямо в глаза и скажи, что это не ты. Давай! Ну же, рискни! Попробуй! Слабо? Возрази мне, если можешь. Подтверди, что это не ты первый сказал мне те слова однажды ночью, после того как мы занимались любовью. Опровергни, что это не ты повернулся ко мне в постели, взял обе мои руки, долго целовал их и, наконец, сказал:
– Может, если бы у нас с тобой был наш собственный ребенок, я бы ему понравился.
30
Лорел едет на машине из Кингс-Кросса прямо к Ханне, наводит порядок в квартире дочери усерднее, чем когда-либо прежде, и когда убирать больше нечего, идет в жуткий сад за домом Ханны. Там, в этом саду, Лорел ощущает тяжелый, удушливый запах прежних печалей и разочарований. Берет секатор и срезает все, что только можно, оставляя без внимания лишь почерневшие скелеты деревьев, грязь и ржавый мангал, которым Ханна ни разу не пользовалась. Лорел не надела перчатки, и после работы в саду ее руки покрыты порезами и ссадинами – но ей все равно. Она берет специальный крем Ханны, втирает его в кожу и наслаждается ощущениями, когда он пропитывает плоть.
Сегодня в квартире Ханны не видно никаких цветов. Но, откровенно говоря, Лорел больше не беспокоится о тайной личной жизни своей дочери. Пусть у нее будет такая жизнь. Пусть у Ханны будет подруга, парень, старик, молодая женщина, две молодые женщины, даже собака, о которых она заботится. Пусть у нее будет тот, кого она хочет. Ханна сама расскажет матери, когда будет готова.
