64
У меня есть и паспорт, и пистолет. В маленькой сумке смена белья и полностью заряженный телефон. Мой план – отъехать как можно дальше от лондонского района N4
[68], а там либо вышибить себе мозги, либо покинуть страну. Решать буду в самый последний момент. Сейчас же я понятия не имею, что хуже: 1) разбить сердце моей дочери или 2) разбить сердце моей дочери и затем провести остаток жизни в бегах или в тюрьме. Планом 2) хотя бы не предусмотрены похороны.
Итак, Ноэль, я наконец-то прибрал за тобой твое омерзительное безобразие. Как я говорю (или думаю, или пишу тебе, или какого еще черта делаю с мертвецом), Лорел наново представится своей внучке, и затем они вместе отправятся в уютное местечко Белсайз Парка, полное мигающих новогодних огоньков, и окажутся будто в фильме сценариста Ричарда Кертиса. И теперь, Ноэль, представь себе лица всех собравшихся, когда Лорел и Поппи войдут вместе. Эти две прекрасные леди с решительными и ясными лицами, очень умные, во всем своем ослепляющем великолепии, обязательно вызовут у всех сильное изумление. А у некоторых даже трепет. Ты только вообрази такое.
Мне бы хотелось оказаться там, чтобы все увидеть самому.
Но я отказал себе в такой привилегии, когда чувствам Лорел предпочел собственное счастье и собственные устремления.
Сейчас, Ноэль, я уже выехал из Лондона и, кажется, направляюсь на запад. И я чувствую себя хорошо. Даже великолепно. Наконец-то я избавился от тебя, как змея от омертвевшей кожи.
Я трогаю пистолет, лежащий на пассажирском сиденье в пакете из безобидного супермаркета Sainsbury’s. Я ласкаю твердые контуры, чувствую холодок стали через пластик пакета. Представляю, как ствол пистолета сильно прижат к моему небу, а палец нажимает на курок. За окном автомобиля еще светло и ясно. Светит солнце. Через несколько часов я сверну с дороги и в темноте въеду в сонную деревню графства Корнуолл, найду ночлег или посплю в машине. Завтра проснусь, и настанет Рождество. Мир затихнет, как всегда бывает на Рождество, все люди с их разными жизнями будут находиться за миллионами закрытых дверей. А куда идти мне? Где я окажусь? А на следующий день? И через день?
Сейчас же я чувствую себя свободным от долгов, от пороков. Моя совесть чиста. Я ощущаю себя обновленным, даже невинным. Я только что сделал лучшую и наиболее выдающуюся вещь за всю свою жизнь. Хочу ли я быть здесь, когда это попадет в газеты? В самом деле? Боже, разве можно представить, какие ужасающие фотографии нас двоих раскопают журналисты? В сравнении с нами Фредерик и Розмари Уэст
[69] покажутся Брэдом Питтом и Анджелиной Джоли.
Я только что миновал холм святого Михаила. Солнце начинает садиться, и небо становится жемчужно-серым. Бледный золотой свет отражается от камней, и тени, отбрасываемые несколькими любителями древностей, вытягиваются узкими длинными силуэтами. Я съезжаю с дороги M5 на следующей развязке и еду назад к холму. Въезжаю на край поля. Отсюда я могу смотреть на закат, могу видеть, как тени камней Гластонбери то исчезают, то опять появляются в меняющемся свете. В своем воображении я вижу, как в свете мерцающих свечей Лорел и Поппи сидят за обеденным столом Бонни. Лица у всех открытые и веселые. И я опять начинаю думать о тебе, Ноэль, и обо мне. О том, что мы связаны неразрывно. Представляю, как наши лица будут много лет мелькать на первых полосах газет, и знаю, что не хочу оставаться в этом мире и видеть это.
Я думаю о Поппи. Она была такой храброй, когда у нее в спальне я держал ее за руки и рассказывал ей всю правду. Вижу ее выдвинутый вперед подбородок, когда она глотала эмоции. Крошечный наклон головы, когда она молча поглощала мои слова, – такие слова ни одна девятилетняя девочка никогда не захотела бы слышать. Я думаю, как она будет учиться жить без меня. Уверен, она научится. Я знаю, что она расцветет и преуспеет в жизни.
Теперь у меня в мыслях мои родители, оставшиеся в Вашингтоне. Я помню, как они поджимают губы, и чувствую, как невысказанные слова проносятся у них в головах: Надо было оставить его в роддоме.
Я знаю, что этот закат будет для меня последним. Вот этот самый. Здесь, на этом поле. Прямо сейчас. Накануне Рождества. Самый пламенный, красно-золотой закат, охвативший весь горизонт. Яростный закат, исполненный кровопролития.
Я осознаю, что идут мои последние секунды.
И что все складывается как нельзя лучше.
Я сую руку в полиэтиленовый пакет и вынимаю пистолет.
65
Восемь месяцев спустя
Держась за руки, Тео и Ханна проходят под аркой, украшенной белыми розами и гипсофилами. Конфетти кружатся над их головами, как лепестки пастельных тонов. Звон церковных колоколов разносится по городским улицам Финсбери Парк. На краткий миг солнечные лучи прорываются сквозь гряду облаков, с утра угрюмо нависающих над головами.
Лорел держит руку Поппи в своих руках и смотрит, как только что вышедшая замуж дочь приветствует друзей и всех, кто захотел поздравить новобрачных на улице возле церкви. На Ханне белоснежное платье, в волосах вспыхивают жемчужины. Она вся сияет от счастья. Ее муж стоит рядом с ней. Красивый, статный и уверенный в себе. Его рука мягко лежит на ее талии. Видно, что Тео буквально распирает от гордости.
Сейчас Лорел даже не верится, что когда-то она могла считать Ханну утешительным призом для Тео. Как такое вообще могло прийти в голову?
Через некоторое время молодожены и их свита – всего тридцать человек – забираются в старый красный двухэтажный автобус. Поппи сидит на коленях у Лорел. В руках она все еще сжимает букет, который внесла в церковь в роли девочки-цветочницы – держала букет во время венчания и разбрасывала цветы перед влюбленной парой. Лорел обнимает Поппи за талию и держится за нее, когда автобус внезапно накреняется. Поппи зовет Лорел мамой. Не бабулей. Не мамулей. Не Лорел. Мамой. Сама так решила. Поппи – самый храбрый и самый замечательный ребенок на свете. Плачет, когда надо плакать, и сердится, когда надо сердиться. Она скучает по Флойду каждую минуту каждого дня. Но главное, она стала светом, радостью и солнцем, вокруг которого вращается жизнь и Лорел, и семьи. Поппи – самое настоящее чудо для всех.
Атмосфера в автобусе веселая и шумная. Бонни и Пол сидят впереди. Необычная шляпа Бонни почти полностью закрывает вид через переднее окно. Позади – Джейк и Блю. У нее на коленях сумка с крошечным щенком. Его зовут Мистер, и когда он вырастет, то, скорее всего, останется чуть больше маленького кролика. Блю и Джейк суетятся над ним, как над новорожденным ребенком, со вчерашнего вечера, когда приехали из Девона.
