Столкновение с каменным полом он ощутил слабо, хотя понимал, что сверзился, как минимум, с высоты человеческого роста. Вспомнил сухой, оглушительный треск – это он ударился лбом о плиту.
Сверху на него рухнул Спрут, закряхтел и перекатился.
Флакон нахмурился и пополз прочь по полу. Крыса – где она? Пропала. Я её потерял. О, нет, я её потерял.
В следующий миг он потерял и всё остальное.
Корабб протащил беспамятного Смычка по последнему отрезку тоннеля. Они оказались у края колодца, где обнаружили верёвку, привязанную к трём ножнам, положенным крест-накрест поверх входного отверстия, услышали внизу звук голосов. Жар змеился вокруг него, когда воин с трудом подтягивал малазанца ближе к краю.
Затем он принялся вытягивать наверх верёвку.
Последняя треть её состояла из ремней, скреплённых между собой узлами, пряжками и застёжками – Корабб проверил все узлы, натянул каждый ремень, но все, похоже, держались и не грозили разорваться. Воин крепко связал запястья малазанца; затем лодыжки, одна из который была покрыта кровью, и проверил перевязку – от неё ничего не осталось, только рваные дыры, оставленные копьём. Из верёвки на щиколотках Корабб связал центральный узел между ног у сержанта. Сжимая моток верёвки в кулаке, Корабб перебросил руки Смычка себе через голову так, чтобы связанные запястья оказались на уровне грудины. Затем просунул ноги так, чтобы связанные ступни малазанца прижались к его голеням. Подтянув за центральную часть верёвки, он пустил её себе через голову и под мышкой, а затем затянул в тугой узел.
Корабб протиснулся в колодец, на краткий миг тяжело повиснув на скрещенных ножнах, а затем сумел упереть ногу в противоположную стену. До неё было далековато – только пальцами ног он доставал до обеих стен, и под весом Смычка на спине он чувствовал, что сухожилия в щиколотках вот-вот разорвутся.
Тяжело дыша, Корабб начал спускаться. Всё быстрей и быстрей – на два человеческих роста – он почти падал, но затем нашёл крепкий выступ, на который смог опереться правой ногой, а колодец сузился настолько, чтобы вытянуть левую руку и облегчить груз, легший на эту ногу.
Корабб отдохнул.
Боль ожогов, колотящееся сердце. Некоторое время спустя он вновь начал спускаться. Теперь было легче, потому что колодец всё сужался и сужался.
А потом он оказался на дне и услышал слева, снизу что-то похожее на смех, но вскоре звук стих.
Ощупав стену с той стороны, Корабб нашёл арку, в которую и бросил верёвку. Услышал, как она упала на чьё-то тело недалеко внизу.
Все спят. Неудивительно. Я бы тоже не отказался.
Он отвязал Смычка, затем протиснулся в щель и коснулся ногами груды сосудов, услышал отовсюду ровное дыхание и храп и почувствовал сладкий, приторный запах. Он вытащил за собой Смычка и опустил бесчувственное тело вниз.
Мёд. Множество кувшинов с мёдом. По-моему, он помогает от ожогов. И для ран тоже. Корабб нашёл открытый сосуд, зачерпнул ладонью содержимое, подполз к сержанту и вдавил мёд в колотые раны. Смазал ожоги себе и Смычку, а затем расслабился. По телу начало разливаться благословенное онемение.
Так вот что это – карельбарра. Мёд-богоносец. Ого…
Пошатываясь, Кулак Кенеб вышел навстречу утреннему свету, постоял, моргая, оглядывая хаос шатров и палаток, многие из которых обгорели, и солдат – бродивших по лагерю или стоявших неподвижно, всматриваясь через выжженную пустошь в то, что осталось от города. И'гхатан, размытый волнами поднимавшегося к небу жара, превратился в бесформенную груду, растекшуюся по вершине и склонам холма. Тут и там догорали огни – бледно-оранжевые языки сверху, а снизу – багровые.
В воздухе клубился пепел, падал, словно снег.
Дышать было больно. Кулак почти ничего не слышал – рёв огненного смерча по-прежнему бушевал у него в голове. Сколько времени прошло? День? Два? Были ведь лекари. Ведьмы с мазями, армейские целители Пути Дэнула. Гул голосов, выпевавших, шепчущих, бормочущих – частью настоящих, частью воображаемых.
Он подумал о жене. Сэльва уже покинула этот проклятый континент, теперь она в безопасности – в родовом поместье в Квон-Тали. И о Кесене и Ванебе, своих сыновьях. Они ведь выжили, верно? Да, наверняка. Точное воспоминание, убедительное. Этот убийца, Калам, он ведь как-то им помог.
Сэльва. Они отдалились друг от друга за два года до начала мятежа, за два года – всего два? – которые они провели в Семи Городах, в гарнизоне. Восстание заставило их временно позабыть ссоры – ради детей, ради самого выживания. Кенеб подозревал, что она по нему не скучает, а вот дети, наверное, да. Небось, нашла себе уже кого-то, любовника, и теперь меньше всего на свете захочет снова его увидеть.
Что ж, бывают в жизни повороты и похуже. Кенеб подумал о солдатах с самыми тяжёлыми ожогами – о, боги, как же они кричали от боли.
Он уставился на город. Кенеб ненавидел его всей душой.
Пёс Кривой подошёл к нему и лёг рядом. Вскоре появился Свищ:
– Отец, знаешь, что из этого будет? Знаешь?
– Из чего, Свищ?
Мальчик указал на И'гхатан измазанной сажей ручкой.
– Она хочет, чтобы мы ушли. Чем скорей, тем лучше. – Затем он показал на утреннее солнце. – Чума идёт, мор с востока. И вот. Выступаем на запад. Чтобы найти корабли. Но я уже знаю ответ. Чтобы найти то, что у тебя внутри, нужно забрать всё остальное, понимаешь?
– Нет, Свищ. Не понимаю.
Хэнская комнатная собачка по имени Таракан выскочила вперёд, обнюхивая землю. Затем принялась копать, как сумасшедшая, так что её целиком окутала пыль.
– Что-то есть под землёй, – сказал Свищ, глядя на Таракана.
– Думаю, да.
– Но она не понимает. – Мальчик поднял глаза на Кенеба. – И ты тоже не поймёшь.
Свищ побежал прочь, а рядом с ним – Кривой. Собачка продолжала рыть землю, принюхиваясь и фыркая.
Кенеб нахмурился, пытаясь вспомнить, что Свищ говорил прежде – в ночь штурма это было, так? Прежде, чем был отдан роковой приказ? Может, в словах мальчишки скрывался какой-то знак? Предостережение? Кулак не мог вспомнить – всё, что происходило до пожара, выгорело в его сознании, обратилось в пепел. Трудно было вспомнить даже имена жены и детей, их лица. Не понимаю. Что же со мной стряслось?
В штабном шатре адъюнкт стояла, глядя на Нихила и Бездну. Кулак Блистиг смотрел на них от одной из стенок, он был так измотан, что еле держался на ногах. Тавор поставила его ответственным за исцеление – обустройство полевых госпиталей, сбор целителей Дэнула, ведьм и колдунов. Два дня и ночь или, скорее, полторы ночи – непонятно, считать ли хаос первой ночи перед рассветом. Не будь у него подчинённых, его офицеров, – ещё до рассвета его бы разжаловали. Ибо душа его потонула в глубочайшей Бездне.
И до сих пор Блистиг не был уверен, что выбрался из неё.
