Рыба ушла. Море омертвело. Нужна была кровь, чтобы начать Пробуждение, чтобы всех их спасти.
Забрали её сестру. Улыбка была в этом уверена. Но вот сейчас просоленные, грубые руки старейшин несли её собственное бесчувственное, одурманенное тело и клали на мокрый песок – отливная волна отступила далеко и терпеливо ждала тёплого дара – а сама она парила над телом и могла лишь смотреть в ужасе.
Всё не так. Не так всё было. Забрали её сестру-близнеца – Зеркальнорождённые обладают большой силой и редко, очень редко рождаются в такой маленькой деревне.
Сестру. Поэтому она и сбежала от них всех. Прокляла каждое имя, каждое лицо, которое видела той ночью. Бежала и бежала, аж до большого города на севере – и если бы только знала, чтó ждёт её там…
Нет, всё равно бы сбежала. Точно. Ублюдки. «Ради жизней всех остальных, дитя, отдай свою собственную. Это вечный цикл, это жизнь и смерть, этот вечный путь пролегает в крови. Отдай свою жизнь ради жизней всех остальных».
И почему только эти жрецы никогда сами не вызывались на такую славную жертву. Почему никогда не настаивали, чтобы их связали и придавили камнями, оставили ждать прилива и крабов, вечно голодных крабов.
И если это такое умиротворение, зачем же лить ей в глотку масло дурханга, пока глаза у неё не стали как чёрные жемчужины, а сама она не могла уже даже ходить, не говоря о том, чтобы думать? Чтобы понимать, что именно вы собрались с ней сделать?
Улыбка парила нас своим телом и чувствовала, как подбираются ближе старые духи, жадные и злорадные. А где-то в глубинах за бухтой ждал Старейший бог. Сам Маэль, что кормится страданьями, жестокий похититель жизни и надежды.
В сердце Улыбки разгорелась ярость, и её тело напряглось под весом цепей – она не будет лежать неподвижно, не будет улыбаться, когда мать поцелует её в последний раз. Не будет сонно моргать, когда тёплая вода окутает её, заполнит её.
Слушайте! Все вы, треклятые духи, слушайте меня! Я бросаю вам вызов!
Что? Отшатнулись? Правильно, бойтесь, потому что, клянусь – я вас всех с собой заберу. Я вас всех утащу в Бездну, в лапы демонов Хаоса. «Цикл такой», ишь! Порядок и хаос – куда более древний цикл, чем жизнь и смерть, не правда ли?
Давайте же, подходите, все вы.
В конце концов, всё было так, как она и помнила. Забрали её сестру, и она… ну, давай не будем теперь стесняться, милая девочка, ты её на прощание и поцеловала. И никакого масла дурханга, никакого оправдания.
Никогда не получается убежать так быстро и так далеко, как хотелось бы.
На шлюх всегда можно положиться. Его родила шлюха, девушка-сэтийка четырнадцати лет. Родители выгнали её… конечно, тогда она не была шлюхой, но чтобы прокормить себя и новорождённого сына – что ж, это был самый простой путь.
Среди шлюх он обучился основам религии, среди этих женщин, тесно связанных с его матерью, разделявших между собой все страхи и другие горести, которые приходили вместе с древнейшим ремеслом. Их прикосновения были добрыми, искренними, этот язык они знали лучше всего.
Полукровка не может воззвать к богам. Полукровка идёт по сточной канаве меж двух миров, и его презирают в обоих.
Но он был не один такой. И во многом именно полукровки крепче всего держались за традиции и обычаи сэтийцев. Чистокровные племена ушли воевать – все молодые копейщики и женщины-лучницы – под знамёнами Малазанской империи. А когда вернулись, они уже не были сэтийцами. Они стали малазанцами.
Поэтому Корик погрузился в старинные обряды – те, что ещё помнили, – но все они были, он это понимал уже тогда, пусты и лишены божественного присутствия. Служили лишь живым, полукровкам, родичам.
Не было в этом никакого позора.
Потом, куда позже, Корик нашёл собственный язык, защищая презренные жизни тех женщин, ради которых обучился прежде пустому идолопоклонству. Заботливый диалект, призванный лишь служить живым, знакомым, стареющим лицам, отплатить за добро нежеланным теперь бывшим шлюхам, которые одарили его в детстве. А потом он видел, как они умирали – одна за другой. Изношенные, истерзанные сотнями жестоких рук, равнодушием мужчин и женщин города, которые провозглашали экстаз поклонения богам, когда это было удобно, а затем оскверняли человеческую плоть холодной похотью, похожей на алчность хищника, готового убивать.
В глубоком сне, вызванном карельбаррой, мёдом-богоносцем, Корику не явился никто. Его ждало лишь небытие.
Что до фетишей… у них было иное предназначенье. Совсем иное.
– Давай, смертный, дёрни!
Хруст мрачно посмотрел на Прыг-Огузка, бога-саламандру, главного из главмаршалов, а затем на огромное, мрачное Моттское болото. Как он тут очутился? Нечего ему здесь делать. Что, если братья его найдут?
– Не буду.
– Ну, давай. Я же знаю, что тебе этого хочется. Хватай мой хвост, смертный, и смотри, как я буду дёргаться да метаться, пойманный бог – в твоих руках, в твоей власти. Всё равно вы все именно это и делаете. Все до единого.
– Не хочу. Уходи. Не желаю с тобой говорить. Проваливай.
– Ох, бедняжка Джамбер Валун, такой теперь одинокий. Пока тебя братья не найдут, а тогда-то ты захочешь, чтобы я за тебя вступился, ещё как захочешь. Если они тебя найдут…
ой-ой-ой.
– Не найдут. Они не ищут даже.
– Ещё как ищут, глупый мой дружочек…
– Никакой я тебе не дружочек. Отвали.
– Гонятся за тобой, Джамбер Валун. Из-за того, что ты сделал…
– Ничего я не делал!
– Хватай мой хвост. Давай. Только руку протяни…
Джамбер Валун, ныне известный как Хруст, вздохнул и сжал пальцы на хвосте бога-саламандры.
Тот рванулся – и в кулаке у него остался только хвост.
Прыг-Огузок побежал прочь, заливаясь хохотом.
«Оно и хорошо, – подумал Хруст. – Других-то шуток он не знает».
Корабб стоял посреди пустыни, и через жаркое марево кто-то шёл к нему. Ребёнок. Ша'ик Возрождённая, провидица вернулась, чтобы повести на смерть новых воинов. Он ещё не мог различить её лица – что-то не так с глазами. Выгорели, кажется. Или их вырвал ветер, Корабб сам не знал, но видеть было больно. А видеть её… ужасно.
Нет, Ша'ик, прошу тебя. Это должно прекратиться, всё должно закончиться. Хватит с нас священной войны – сколько же крови может впитать песок? Когда утолится твоя жажда?
Она подошла ближе. И чем ближе провидица подходила к тому месту, где он стоял, тем больше подводило Корабба зрение, а когда воин услышал, что Ша'ик остановилась рядом с ним, Корабб Бхилан Тэну'алас окончательно ослеп.
Но не оглох, ибо услышал, как она шепчет:
