Да. Но маг вспомнил, что потерял крысу, потерял её. В отчаянии Флакон принялся искать крошечное создание…
…и нашёл. Крыса пробудилась от его прикосновения, не сопротивлялась, когда он вновь оседлал её душу и, глядя её глазами, привёл обратно в комнату.
– Буди остальных, Спрут. Пора.
Крики стали громче, и Геслер проснулся, весь покрытый потом. Вот этот-то сон, решил он, больше смотреть точно не стоит. Никогда. Если будет выбор. Огонь, разумеется, море огня. Фигуры-тени пляшут с обеих сторон – вокруг него танцуют, на самом деле. Ночь, высвеченная языками пламени, барабанный бой ног, голоса выпевают что-то на варварском, непонятном наречии, и сержант чувствовал, как душа его отзывается, разгорается, вспыхивает, словно её призвали каким-то ритуалом.
В тот момент Геслер и понял. Они же все танцевали вокруг костра. А сам он смотрел на них – из пламени. Нет, он и был пламенем.
Эх, Истин, а ты взял и погубил себя. Дурень несчастный.
Со всех сторон просыпались солдаты – крики и стоны, многоголосый хор катящихся кувшинов.
Этот путь ещё не окончен. Придётся идти дальше, всё глубже и глубже, пока тоннель не закончится тупиком, пока воздух весь не выйдет, пока всех не завалит камнями насмерть.
Да как угодно, пожалуйста. Только не огонь.
Сколько же времени они провели здесь? Флакон не знал. Воспоминания о небе, солнечном свете и ветре вели только к безумию, такой мучительной пыткой был образ всех этих вещей, которые обычно воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся. Теперь мир сжался, остались лишь острые обломки кирпича, пыль, паутина и темнота. И переходы, которые петляли из стороны в сторону, поднимались чуть выше, ныряли вниз. Ладони чародея обильно кровоточили от того, что он постоянно продирался через спрессованные веками развалины.
А вот теперь маг добрался в круто уходящем вниз тоннеле до лаза, слишком узкого, чтобы Флакон смог протиснуться дальше. Полуонемевшими руками он ощупал края. Какой-то отёсанный угловой камень просел, выступал под странным углом из потолка. Его нижний угол – едва ли в двух ладонях от неровного песчаного пола – рассекал тоннель точно напополам.
Флакон прижался лбом к земле. Мимо по-прежнему тёк воздух, едва ощутимое дуновение, ничего больше. И ещё по этому тоннелю когда-то текла вода.
– Что стряслось? – спросил сзади Спрут.
– Мы застряли.
Некоторое время сапёр молчал, затем:
– А твоя крыса вперёд ушла? На ту сторону завала?
– Да. Потом тоннель снова расширяется – впереди какой-то перекрёсток, сверху отверстие, оттуда воздух идёт вниз – прямо в дыру в полу. Но, Спрут, тут здоровый отёсанный камень, никак не протиснешься. Мне очень жаль. Придётся вернуться…
– Худа с два! Подвинься, если можешь, дай-ка я сам ощупаю.
Это было не так легко – и прошло некоторое время, прежде чем они сумели поменяться местами. Флакон услышал, как сапёр что-то бормочет себе под нос, затем – проклятья.
– Я тебе говорил…
– Цыц! Я думаю. Можно его, конечно, выломать, но тогда может и весь потолок завалиться. Нет, лучше прокопаться снизу, через пол. Дай-ка мне свой нож.
– Нет у меня больше ножа. Я его в какую-то дыру выронил.
– Тогда пусть сзади передадут.
– Спрут…
– Не смей сдаваться, Флакон. Просто не смей. Потому что либо ты нас выведешь, либо нам всем конец.
– Да будь ты проклят, – прошипел Флакон. – Тебе не приходило в голову, что, может, выхода и нет вообще? С чего бы ему тут быть? Крысы-то маленькие, да что там, Худом клянусь, они даже жить здесь могут. С чего бы тут взяться тоннелю, по которому мы сможем проползти? Какому-нибудь подходящему выходу из-под этого проклятого города? Честно говоря, я поражён, что мы так далеко забрались. Слушай, можно ведь вернуться просто в храм – и оттуда уже выкапываться…
– Это ты ничего не понимаешь, солдат. Там гора над тоннелем, в который мы спрятались. Гора, бывшая прежде самым большим храмом в городе. «Выкапываться»? Забудь. Пути назад нет, Флакон. Только вперёд. А теперь достань мне нож, будь ты неладен.
Улыбка вытащила один из своих метательных ножей и передала ребёнку впереди. Что-то ей подсказывало, что дальше они не пройдут. Разве что, может, дети. По цепочке передали приказ – пустить сирот вперёд. По крайней мере, тогда они смогут пробраться дальше, найти выход. Столько усилий… пусть хоть кто-то в итоге спасётся.
Далеко-то они всё равно не зайдут – без Флакона. Вот ведь ублюдок бесхребетный – и мы от него зависим. Подумать только. От человека, который водится с крысами, ящерицами, пауками и грибочками. Умом, небось, с ними меряется – и борьба идёт нешуточная.
Впрочем, он ведь не такой и плохой – забрал же у неё ранец в тот день на марше, когда сучка-капитанша с ходу показала, насколько она чокнутая. Это было благородно с его стороны. До странности благородно. Но иногда такое с мужчинами случается. Улыбка прежде в это не верила, но теперь уж не было выбора. Даже мужчина может тебя удивить.
Ребёнок сзади взялся перебираться через Улыбку: только локти да колени, и ещё сопливый, грязный нос. И пахнет. Воняет, прямо скажем. Мерзкие они, дети. Жадные, эгоистичные тираны, мальчишкам только кусаться да царапаться, девочкам только царапаться да плеваться. Сбиваются в сопливые стаи и вынюхивают слабости – и горе тому малышу, который свои не сумеет спрятать, – остальные тут же набросятся, как маленькие акулы. Отличное развлечение – травить других.
Если только эти коротышки выживут, буду им потом являться. Всем и каждому, до конца дней.
– Слушай, ты! – зарычала она, получив локтем в нос. – Проваливай отсюда, шкура вонючая! Давай-давай, обезьяныш!
Сзади прозвучал голос:
– Полегче. Ты ведь и сама была когда-то ребёнком…
– Ты обо мне ничегошеньки не знаешь, поэтому заткнись!
– Ты что, из яйца вылупилась? Ха! Готов поверить! Как все прочие змеи!
– Ага, точно. В общем, кем бы ты ни был, даже не думай ползти мимо меня.
– И оказаться так близко? Не мечтай!
Улыбка фыркнула:
– Рада, что мы друг друга поняли.
Если дальше хода нет – все сойдут с ума. Это наверняка. Что ж, по крайней мере, у неё осталась пара ножей – кто бы ни полез к ней, поплатится.
Дети ползли, протискивались в щель, и сбивались в кучку на другой стороне, а Спрут продолжал ковырять пол лезвием ножа. Они плакали, цеплялись друг за дружку, и у Флакона от этого разрывалось сердце. Им придётся набраться смелости, но сейчас надежды на это мало.
Сопение и ворчание Спрута, затем ругательства: сапёр сломал кончик лезвия – в общем, не самые обнадёживающие звуки. Впереди крыса кружила по краю провала, её усы подрагивали в потоке тёплого воздуха, который шёл из колодца. Она могла бы перебраться на другую сторону – и Флакон хотел, чтобы перебралась, – но, похоже, его власть над маленьким созданием слабела, ибо крыса сопротивлялась, выставляла головку над краем провала, перебирала коготками его неровную стенку, а воздух всё тёк и тёк мимо…
