…над крысой Флакона…
…и резко опустился – но его рука метнулась вперёд, отбила сапог в сторону – в последний момент. Капитан пошатнулась, затем выругалась.
– Ты что, свихнулся?..
Флакон перекатился ближе к крысе, подобрал её обеими ладонями и прижал к груди, перевернувшись на спину.
– Ещё нет, капитан. Это моя крыса. Она нам жизнь спасла.
– Мерзкие, отвратительные твари.
– Только не она. Не И'гхатан.
Фарадан Сорт уставилась на него сверху вниз.
– Её зовут И'гхатан?
– Да. Я так решил. Только что.
Спрут неуклюже спускался вниз:
– О, боги, капитан…
– Тихо, сапёр. Если у тебя остались силы – и лучше бы остались – помоги остальным выбраться.
– Так точно, капитан.
Спрут повернулся и снова полез наверх.
Продолжая лежать на спине, Флакон закрыл глаза. Он поглаживал мягкую шёрстку И'гхатан. Милая моя. Всё, ты теперь со мной. Ой, ты голодная – это мы сейчас исправим. Скоро опять растолстеешь и будешь переваливаться, обещаю, и сама, и детишки твои будут… боги, вот оно что, родня. Нет проблем. Когда до твоего рода доходит дело, еды всегда вдоволь…
Он вдруг осознал, что над ним стоит Улыбка. И смотрит.
Чародей сумел слабо, смущённо улыбнуться, гадая, сколько она успела услышать и понять.
– Все мужики – сволочи.
Вот и догадался.
Они кашляли, плакали, бормотали что-то невнятно – солдаты сидели и лежали вокруг Геслера, который стоя пытался подвести счёт – имена, лица, невыносимая усталость всё плавила воедино. Он увидел Осколка – его сестра, Синн, свернулась у него на руках, точно младенец, и крепко спала, а в раскрытых, невидящих глазах капрала застыло что-то вроде потрясения. Рядом был Тюльпан – тело изорвано, множество рваных царапин – но он прополз весь путь без жалоб, а теперь сидел на камне, молчаливый, окровавленный.
Хруст присел на корточки рядом с утёсом и пытался выломать двумя обломками камня кусок золота, сплавившегося со свинцом. На его длинном, уродливом лице застыла глуповатая ухмылка. Улыбку окружили дети – от такого внимания она явно страдала, и Геслер заметил, как она поднимает глаза к ночному небу – снова, и снова, и снова, и этот жест сержант отлично понял.
Флакон их вывел. Со своей крысой. И'гхатан. Геслер покачал головой. А почему бы и нет? Мы теперь все крысопоклонники. Да, стало быть, перекличка… Сержант Шнур, с Эброном, Хромым и его сломанной ногой. Сержант Хеллиан, челюсть в двух местах сильно распухла, один глаз заплыл, на волосах запекшаяся кровь, только теперь приходит в себя, а за ней нежно ухаживает капрал Урб. Битум, Корик, Улыбка и Спрут. Тавос Понд, Бальгрид, Подёнка, Смекалка, Лизунец, Ханно, Курнос и Масан Гилани. Беллиг Харн, Может, Дохляк и Неженка. Смрад, Гальт, Песок и Лоуб. Сержанты Том Тисси и Бальзам. Непоседа, Ура Хэла, Скат и Рим. Горлорез… Геслер обернулся к Битуму, Корику, Улыбке и Спруту.
Худов дух!
– Капитан! Мы двоих потеряли!
Все головы повернулись к нему.
Капрал Битум вскочил на ноги, затем пошатнулся, как пьяный, повернулся к стене теля.
Бальзам прошипел:
– Скрипач… и этот пленник! Ублюдок его убил и теперь там внутри прячется! Ждёт, пока мы уйдём!
Корабб тащил умирающего столько, сколько смог, но теперь и ему, и малазанцу пришёл конец. Они застряли в сужающемся тоннеле, в непроглядной тьме, и Корабб даже не был уверен, что двигается в правильном направлении. Может, они повернули назад? Он ничего не слышал… никого. Раньше ползли, пыхтели, протискивались… наверняка поползли не в ту сторону.
Не важно, всё равно им отсюда не выйти.
Никогда. Два скелета останутся лежать под мёртвым городом. Достойный курган для воина Апокалипсиса и малазанского солдата. Справедливо, даже – поэтично. Корабб не будет жаловаться, и когда встанет рядом с этим сержантом у Врат Худа, будет гордиться таким спутником.
Столько всего в нём изменилось. Корабб больше не верил в правое дело. Уверенность, определенность – это иллюзия, просто ложь. Фанатизм – яд для души, и первой жертвой в его бесконечном списке значилось сочувствие. Кто может говорить о свободе, если его собственная душа скована цепями?
Теперь он наконец, кажется, понял Тоблакая.
Но слишком поздно явилось это великое откровение. И вот – я умираю мудрецом, а не глупцом. Есть ли разница? Я ведь всё равно умираю…
Нет, разница есть. Я её чувствую. Суть в том, что я сбросил цепи. Сбросил!
Надсадный кашель, затем:
– Корабб?
– Я здесь, малазанец.
– Где? «Здесь» – это где?
– В нашей могиле, увы. Прости, все силы покинули меня. Собственное тело меня предало. Прости.
На миг тишина, затем тихий смех:
– Не важно. Я был без сознания – ты должен был меня оставить. Где остальные?
– Не знаю. Я тащил тебя. Мы отстали. А теперь и заблудились. Вот и всё. Прости…
– Да хватит, Корабб. Ты меня тащил? Теперь понятно, откуда синяки. И сколько? Как далеко?
– Не знаю. День, наверное. Пришёл тёплый воздух, но затем вновь холодный – словно дыхание, он катился над нами, но какое дуновение было вдохом, а какое – выдохом? Не знаю. А теперь ветер стих.
– День?! Ты с ума сошёл? Почему ты меня не бросил?
– Если бы я так поступил, малазанец, твои друзья меня бы убили.
– А, вот оно что. Но, знаешь, я тебе не верю.
– И ты прав. Всё просто. Я не мог.
– Ладно, такой ответ сгодится.
Корабб закрыл глаза – никакой разницы. Он уже, наверное, ослеп. Говорят, узники, которые остаются без света слишком долго, слепнут. Сперва слепнут, потому сходят с ума. Рано или поздно.
А теперь он услышал звуки… приближаются, откуда-то. Он их уже слышал прежде, по меньшей мере, дюжину раз, а потом еле слышный крик. Может, и настоящий. Демоны паники явились, чтобы забрать остальных – одного за другим.
– Сержант, тебя зовут Смычок или Скрипач?
– Смычок, когда я вру, и Скрипач, когда говорю правду.
– Вот как, значит, это малазанская черта? Странно…
– Нет, не малазанская. Моя, может быть.
– И как мне тебя называть?
– Скрипач.
– Хорошо.
Ценный дар.
– Скрипач, я размышлял. Вот я – в ловушке. Но лишь теперь, как мне кажется, я наконец вырвался из своей темницы. Забавно, не так ли?
– Уморительно смешно, Корабб Бхилан Тэну'алас. Что это за звук?
