В сумраке Флакон пристально посмотрел на солдата.
– Что ж, может, они не работают.
– Как знать, – отозвался сэтиец.
– В смысле?
– Зависит от того, мертвы мы или нет.
Рядом послышался смех Улыбки.
– Корик с ума сошёл. Неудивительно, ум-то у него крошечный, а вокруг так темно…
– Не как привидения и всякие такие твари, – презрительно бросил Корик. – Ты думаешь как десятилетка, Улыбка.
Флакон поморщился.
Что-то стукнулось о камни рядом с Кориком, и солдат всполошился.
– Что это было?!
– Нож, – сообщил Флакон, который почувствовал, как клинок пролетел мимо него. – Поразительно. Она приберегла его для тебя.
– И не один, – сообщила Улыбка. – Кстати, Корик, целилась я не в ногу.
– Говорю тебе, вовсе мы не неуязвимые, – добавил Флакон.
– Но я… а, ладно.
Я ещё жив, вот что ты хотел сказать. Но потом решил промолчать. Мудро.
Геслер присел на корточки рядом с капитаном.
– Волосы все сгорели, конечно, – сказал он, – но в остальном мы в неплохом состоянии. Капитан, не знаю, почему вы решили поверить Синн: настолько, чтобы сбежать из армии, но, будь я проклят, я этому очень рад.
– Вы все были под моим командованием, – сказала Фарадан Сорт. – А потом вырвались слишком далеко вперёд. Я сделал всё, чтобы вас отыскать, но дым и огонь – это было слишком. – Она отвела глаза. – Не хотелось всё так оставлять.
– Скольких потерял легион? – спросил Геслер.
Она пожала плечами:
– Может, две тысячи. Солдаты продолжали умирать. Мы оказались в ловушке – Кулак Кенеб и Баральта, и ещё одиннадцать сотен – по другую сторону пролома, а потом Синн отбила огонь, – не спрашивай, как. Говорят, она что-то вроде Высшего мага. И в ту ночь голова у неё была ясная, сержант, и мне кажется, что когда она попыталась вернуться в город, Синн тоже была в своём уме.
Кивнув, Геслер помолчал, затем поднялся.
– Хотел бы я уснуть… но не могу, и, похоже, не я один. Интересно, почему так…
– Звёзды, сержант, – сказала Фарадан Сорт. – Они светятся.
– Ну, да, может, только в этом и дело.
– Только в этом? Думаю, этого более, чем достаточно.
– Ну, да. – Геслер посмотрел на крошечный след зубов на своём правом указательном пальце. – Всё из-за этой треклятой крысы.
– Вы, идиоты, наверное, теперь все заражены чумой.
Сержант вздрогнул, затем улыбнулся:
– Пусть только попробует, сучка.
Бальзам стёр с лица остатки засохшей грязи, затем хмуро уставился на своего капрала.
– Думаешь, Смрад, я не слышал, как ты там молился и нёс всякую чепуху? Меня не проведёшь!
Тот сидел, прислонившись спиной к камню, и ответил, не открывая глаз:
– Сержант, ты всё стараешься, но мы же знаем. Мы все знаем.
– Что это вы все знаете?
– Почему ты всё говоришь, говоришь и опять говоришь.
– Это ты о чём вообще?
– Ты рад, что остался в живых, сержант. И рад, что твой взвод вышел из этой передряги целым. Единственным, если не считать взвод Скрипа, и, может быть, Хеллиан. Мы заговорённые, вот и всё. Просто заговорённые, и ты до сих пор не можешь в это поверить. Ну так мы тоже, что с того?
Бальзам сплюнул в пыль:
– Только послушайте, как он всё ноет и ноет. Чушь слюнявая. Кто ж меня так проклял, что я с вами тут застрял. Скрипач – это я понимаю. Он же «мостожог». А даже сами боги зададут стрекача, как только увидят «мостожога». Но ты, ты же никто, вот чего я не понимаю. Впрочем, если даже я не понимаю…
Урб. Он ничем не лучше этого пропавшего жреца. Расстриги. Как бишь его звали? Как он выглядел? Точно непохож на Урба. Но такой же коварный, подлый, гнусный и злобный, как бы его там ни звали.
Он уже не мой капрал, это наверняка. Я его хочу убить… ох, боги, как же голова болит. И челюсть… все зубы шатаются.
Капитан говорит, ей нужны сержанты. Ну так пусть его и забирает, и какому бы взводу он ни достался, буду молиться за солдат и им сочувствовать. Это наверняка. Сказал, мол, там пауки, может, там и были пауки, только я была без сознания, поэтому и не сошла с ума, а может, и сошла бы, но это ничего не меняет: наверняка они по мне ползали, наверняка. По всему телу – до сих пор чувствую их мерзкие липкие лапки на коже. Всюду. А он их не согнал!
Может, у капитана есть бутылочка чего-нибудь толкового. Может, если я её окликну, поговорю с ней очень вежливо, очень мило, очень разумно и рассудительно, может, тогда они меня развяжут. Я даже Урба не убью. Обещаю. Забирай его, капитан. Вот только это и скажу. А она будет сомневаться – я бы сомневалась – а потом кивнёт (вот дура!) и перережет верёвки. И даст мне бутылку, и я её выпью. Выпью, и все тогда скажут: «Ну, вроде как всё хорошо! Вот она и в норме».
И вот тогда я ему в горло и вцеплюсь. Зубами. Нет, они же шатаются, зубами нельзя. Нож найду, вот что нужно сделать. Или меч. Можно бутылку обменять на меч. Наоборот ведь получилось, верно? Полбутылки. А вторую половину я выпью. Полбутылки – полмеча. Нож. Полбутылки за нож. Который я всажу ему в глотку, а потом поменяю обратно на вторую половину бутылки. Если поторопиться, всё получится. И тогда у меня будет и нож, и целая бутылка.
Но сначала нужно, чтобы она меня развязала. По справедливости.
Я же в норме, все это видят. Спокойная такая, задумчивая…
– Сержант?
– Чего тебе, Урб?
– Думаю, ты всё ещё хочешь меня убить.
– Почему ты так говоришь?
– Потому что ты рычишь и зубами скрежещешь, наверное.
Это не я. Наверняка.
Вот, значит, почему у меня так зубы болят. Я их сама и расшатала. О, боги, мне такое снилось когда-то, все зубы выпадают. Этот ублюдок меня ударил. Такой же, как этот расстрига, который исчез. Как бишь его звали?
Смекалка поуютней устроилась в мягкой ямке, которую её внушительный вес выдавил в песке.
– Здорово было бы, – сказала она.
Подёнка надула губы, затем поправила нос, сломанный уже столько раз, что она сама сбилась со счёта. При этом хрящи издавали хруст, который она находила до странности приятным.
– Что здорово-то?
– Здорово было бы знать всякое.
– Какое всякое?
– Ну, вот Флакона послушай. И Геслера, и Смрада. Они умные. Они про всякое говорят, и про другое тоже. Вот это было бы здорово.
– Ага, ну да, столько мозгов псу под хвост, да?
