– Думаю, что да.
– Он был Взошедшим, Ганос Паран. Ему поклонялись как богу анклавы имассов, баргастов и треллей. Наполняли его уста кровью. Никогда он не знал жажды. Не ведал и мира. Интересно, как он пал.
– Думаю, я бы и сам не отказался узнать это, – пробормотал Паран, потрясённый словами яггутки. – Никто мне не поклоняется, Ганат.
– Скоро начнут. Ты лишь недавно Взошёл. Не сомневаюсь, что даже в этом вашем мире нет недостатка в последователях, в тех, кто отчаянно нуждается в вере. И они отыщут других и сделают их жертвами. Разрежут их и наполнят их невинной кровью сосуды – во имя тебя, Ганос Паран, и так будут взыскивать твоего вмешательства, твоего внимания, поддержки в деяниях, которые сами сочтут благочестивыми. Странник хотел их одолеть, как и ты, вероятно, захочешь – потому стал богом перемен. Он избрал путь нейтралитета, но окрасил его любовью к непостоянству. Врагом Странника была скука, застой. Потому форкрул ассейлы и хотели его уничтожить. Как и всех его смертных последователей. – Она помолчала, затем добавила: – Быть может, они преуспели. Ассейлы никогда легко не отказывались от задуманного.
Паран молчал. В словах Ганат скрывались истины, которые он увидел и осознал, и теперь их груз тяжело лёг на его дух. Бремя рождалось с потерей невинности. Наивности. И хотя невинные стремились утратить свою невинность, те, кто уже это сделал, завидовали невинным, ибо познали горечь в отсутствии того, что утратили. Первые и вторые не могли обменяться истинами. Паран почувствовал завершение некоего внутреннего странствия и понял, что не рад этому чувству, не рад и тому, куда привел его духовный путь. Его не устраивало то, что невежество оказалось неразрывно связано с невинностью и утрата первого неизбежно приводила к утрате второй.
– Я огорчила тебя, Ганос Паран.
Он поднял взгляд, затем пожал плечами:
– Ты явилась… вовремя. К моему великому сожалению, но всё равно, – он вновь пожал плечами, – быть может, это и к лучшему.
Ганат вновь посмотрела на море, и Паран проследил за её взглядом. Небольшой залив перед ними вдруг сковал штиль, хотя за ним продолжали бежать белоснежные барашки пены на волнах.
– Что происходит? – спросила она.
– Они идут.
Издали послышался звон и грохот, поднимавшийся словно из глубокой пещеры, и закат будто ослаб, огонь его покорился смятению, словно тени сотни тысяч закатов и восходов вступили ныне в небесную войну.
А горизонт сомкнулся, окутанный тьмой, дымом и поднятым бурей песком и пылью.
Прозрачные воды залива дрогнули, снизу поднялись клубы ила, и штиль покатился наружу, к югу, смиряя дикость пресноводного моря.
Ганат отступила на шаг.
– Что ты сделал?
Приглушённый шум и рокот нарастали, прорезался мерный топот армии на марше, треск сомкнутых щитов, оглушительный бой железного и бронзового оружия по их краям, скрип повозок и стук колёс по разъезженным дорогам, а теперь и шёпот, гулкое столкновение конской плоти со строем копейщиков, крики животных разорвали воздух, затем стихли, но потом столкновение повторилось, уже громче, ближе, и яростная дрожь прокатилась по заливу, оставив за собой бледную, мутную, алую дорожку, что растекалась в стороны и погружалась на дно. Раздались голоса, выкрики, яростный и жалобный вой, какофония спутанных жизней, каждая из которых жаждала отделиться, получить отдельное существование, стать уникальным созданием с глазами и голосом. Истрёпанные сознания цеплялись за воспоминания, что рвутся из рук, точно изодранные знамёна, с каждым потоком пролитой крови, с каждым сокрушительным поражением. Солдаты умирают, вечно умирают…
Паран и Ганат видели, как бесцветные, мокрые штандарты рассекли поверхность воды, облепленные илом копья взвились в воздух – штандарты, знамёна, пики, увенчанные жуткими трофеями, поднимались теперь по всей линии побережья.
Море Рараку отдало своих мертвецов.
В ответ на призыв одного-единственного человека.
Белые, костяные руки вцепились в древка чёрного дерева, дрогнули предплечья под изрубленными и ржавыми наручами, а затем из чистой воды явились прогнившие шлемы и лишённые плоти лица. Люди, трелли, баргасты, имассы, яггуты. Разные расы и их междоусобные войны. О, если б я только смог притащить всех смертных историков сюда, на этот берег, чтобы они узрели наш истинный путь, дорогу ненависти и взаимного уничтожения.
Сколькие из них ухватятся в отчаянии за фанатизм, начнут охоту за поводами и оправданиями? Правое дело, преступления других, зов справедливости… Мысли Парана прервались, когда он заметил, что вместе с Ганат пятится, шаг за шагом, отступает перед лицом этого откровения. О, эти вестники заслужили столько… недовольства. И поношений. И эти мертвецы, о как бы они смеялись, слишком хорошо понимая защитную тактику отчаянного нападения. Мёртвые смеются над нами, высмеивают всех нас, им ничего даже не нужно говорить…
Все эти враги разума, но не разума как некой силы или бога, не рассудка в холодном, критическом смысле. Разума в его чистейшей броне, когда он шагает среди ненавистников терпимости, ох, нижние боги, я потерялся, заблудился в этом лабиринте. Невозможно сражаться с неразумием, и как скажут эти мёртвые легионы – как они говорят и сейчас – уверенность и есть враг.
– У этих мертвецов, – прошептала Ганат, – нет крови для тебя, Ганос Паран. Они не будут поклоняться. Не станут последователями. Не возмечатают о славе в твоих глазах. С этим они покончили, навсегда покончили. Что видишь ты, Ганос Паран, глядя в провалы, где светились прежде очи? Что ты там видишь?
– Ответы, – ответил он.
– Ответы? – От ярости её голос стал хриплым. – На какие вопросы?
Не отвечая, Паран заставил себя двинуться вперёд, сделал один шаг, затем другой.
Первый ряды стояли на самом краю берега, пена билась у костяных ног, а за этими воинами стояли тысячи тысяч других. Сжимая оружие из дерева, кости, рога, кремня, бронзы и железа. Облачённые в остатки доспехов, обрывки шкур и кожи. Безмолвные, недвижные.
Небо над головой потемнело, опустилось низко, будто буря лишь затаила дыхание… лишь на миг.
Паран взглянул на призрачный строй перед собой. Он толком не знал, что нужно делать, – не был даже уверен в том, что его призыв сработает. А теперь… сколько же их тут. Он откашлялся, затем принялся выкрикивать имена:
– Чубук! Бестолочь! Рантер! Дэторан! Бакланд, Вал, Грунт, Пальчик, Тротц!
Новые и новые имена умерших «мостожогов». В Коралле, под стенами Крепи, в Чернопёсьем и Моттском лесу, на севере Генабариса и на северо-востоке Натилога – имена, которые он когда-то разыскал для адъюнкта Лорн, перекапывая мрачную, кровавую историю «Мостожогов». Он называл также имена дезертиров, хоть и не знал, живы они или и вправду погибли, вернулись ли они после смерти в строй или нет. Имена тех, кто сгинул в Чернопёсьих болотах, тех, кто пропал без вести после взятия Мотта.
