– А потом уходим, – добавил маг. – Никакого геройства.
– Это просто девиз Четырнадцатой армии, – с громким вздохом протянул Ураган.
– Что именно? – уточнил Геслер. – «А потом уходим» или «Никакого геройства»?
– Сам выбирай.
Калам окинул взглядом взвод: сперва Геслера, затем Урагана, затем молодого Истина, Пэллу и взводного чародея, Песка. Какая жалкая компания.
– Давайте просто его убьём, – проворчал Ураган, переминаясь с ноги на ногу. – А потом обсудим, что это такое было.
– Одному Худу известно, как тебе удалось прожить так долго, – заметил Быстрый Бен, качая головой.
– Всё потому, что я – разумный человек, Высший маг.
Калам хмыкнул. Ладно, тут они меня уели.
– Как далеко преследователь, Бен?
– Рядом. И не преследователь. А преследователи.
Геслер снял с плеча арбалет, а Истин и Пэлла последовали его примеру. Установив стрелы на ложе, морпехи рассыпались полукругом.
– Преследователи, говоришь, – пробормотал сержант, недовольно поглядывая на Быстрого Бена. – Это сколько же? Два? Шесть? Пятьдесят тысяч?
– Не в том дело, – сказал Песок, у которого вдруг задрожал голос. – Тут соль в том, откуда они пришли. Из Хаоса. Прав я или нет, Высший маг?
– Значит, – протянул Калам, – Пути и правда в беде.
– Я тебе говорил, Лам.
– Говорил. И адъюнкту то же самое повторил. Но она хотела, чтобы мы попали в И'гхатан прежде Леомана. А это значит, что придётся идти по Путям.
– Смотрите! – прошипел Истин.
Из серого морока выступило нечто массивное, огромное, чёрное, как грозовая туча, загородило собой небо. А позади него – ещё, и ещё, и ещё…
– Пора уходить, – выдохнул Быстрый Бен.
Глава четвёртая
Как ты понимаешь, всё, что создал К'рул, родилось из любви этого Старшего бога к возможностям. Мириад чародейских троп выбросил множество нитей, спутанных, как волосы на ветру, вздыбленных, точно шерсть на загривке зверя. И тем зверем был К'рул. Однако сам он был лишь подобием жизни, ибо кровь питала его, дар проливаемый, алые слёзы боли, и всё, чем он был, определялось лишь одной этой жаждой.
Но в конце концов, жажду-то мы все испытываем, верно?
Бруто Парлет. Бруто и Нуллит говорят о последней ночи Нуллит
Эта земля была просторна, но отнюдь не пустынна. Некий древний катаклизм прокатился по голым скалам так, что по всей равнине разошлись спутанным узором расселины и трещины. Если некогда песок и укрывал их, ветра и воды с тех пор унесли его до последней песчинки. Камень казался отполированным и яростно сверкал отражённым солнечным светом.
Прищурившись, Маппо Коротышка разглядывал истерзанный ландшафт. Через некоторое время он покачал головой:
– Никогда прежде я не видел этого места, Икарий. Всё выглядит так, словно здесь что-то содрало с мира кожу. Расселины… как же вышло, что они идут в совершенно случайных направлениях?
Стоявший рядом яггут-полукровка помолчал, он не отводил взгляда бледных глаз от пейзажа, словно выискивая в нём какую-то закономерность. Затем он присел на корточки и подобрал осколок камня.
– Неимоверное давление, – пробормотал ягг. – А затем… насилие. – Он поднялся и отбросил камень в сторону. – Трещины пошли против природы. Видишь ближайшую? Она пролегла точно поперёк скального стыка. Я заинтригован, Маппо.
Трелль положил на землю свой джутовый мешок.
– Хочешь осмотреться?
– Да, – с улыбкой ответил Икарий, взглянув на друга. – Мои желания тебя не удивляют, ведь так? Не будет преувеличением сказать, что мы знаешь мою душу лучше меня самого. Будь ты женщиной…
– Будь я женщиной, Икарий, я бы серьёзно забеспокоился по поводу твоего вкуса.
– Спорить не буду, – отозвался ягг, – ты несколько… волосат. Даже, честно говоря, шерстист. И учитывая твоё телосложение, я полагаю, ты вполне способен повалить на землю быка-бхедерина.
– Ну, если только придётся… хотя не могу пока придумать, зачем.
– Идём, давай осмотримся.
Маппо зашагал по выжженной равнине следом за Икарием. Жара стояла невыносимая, иссушающая. Скальная порода под ногами несла следы огромного давления – длинные, извилистые завихрения. Даже лишайник здесь не прижился.
– Долгое время всё здесь было укрыто песком.
– Да, и лишь недавно земля обнажилась.
Друзья подошли к обрывистому краю ближайшего провала.
Солнечный свет частично проникал в него, очерчивая зазубренные, крутые стены, но дно тонуло во тьме.
– Я вижу спуск, – заявил Икарий.
– А я-то надеялся, что ты его не заметишь, – отозвался Маппо, присматриваясь к той же каменной трубе с удобным расположением выступов и трещин. – Ты же знаешь, как я ненавижу карабкаться вверх-вниз.
– Не знал, пока ты этого только что не сказал. Приступим?
– Погоди, захвачу свой мешок, – проговорил Маппо, поворачиваясь. – Мы там, скорее всего, ночь проведём.
Трелль вернулся к краю равнины. Радость от удовлетворённого любопытства заметно обесценилась для Маппо с тех пор, как он поклялся странствовать с Икарием. Теперь это чувство для него плотно связывалось с ужасом. Увы, Икариевы поиски ответа не были безнадёжны. И если правда откроется, она обрушится, как лавина, а Икарий не сумеет, не сможет пережить подобного откровения. О самом себе. Обо всём, что он совершил. И ягг попытается свести счёты с жизнью сам, если никто другой не окажет ему такой милости.
На краю этой бездны они оба оказались совсем недавно. И я нарушил свою клятву. Во имя дружбы. Трелль сломался – и по сей день стыдился этого. Но куда хуже было видеть сочувствие в глазах Икария, сочувствие, что мечом пронзало сердце Маппо, оставляло незаживающую рану.
Однако любопытство – чувство переменчивое. Оно поедает время, отвлекает Икария от его неумолимого странствия. О да, время. Отсрочки. Иди туда, куда он поведёт тебя, Маппо Коротышка. Больше ты ничего не можешь сделать. Пока не… что? Пока ты наконец не потерпишь неудачу. А потом – придёт другой и, если ещё не будет поздно, примет на свои плечи бремя великого обмана.
Маппо устал. Сама его душа утомилась от этого маскарада. Слишком много лжи было в том, чтобы встать на этот путь, слишком много лжи в том, чтобы не сойти с него. Я ему не друг. Я нарушил свою клятву. Во имя дружбы? Снова ложь. Нет. Просто грубый эгоизм, слабость, проявленная по отношению к своим желаниям.
А ведь Икарий называл его другом. Хоть ягг и стал жертвой ужасного проклятья, он всё равно оставался доверчивым, благородным, открытым к радостям жизни. И вот я с радостью сбиваю его с пути – снова и снова. О, как же это назвать иначе, чем позором?
