– Почему бы тебе в таком случае не притащить этих двоих? Узнали бы их историю и что, Худ их побери, они делают с этими проклятыми тисте анди? Конечно, учитывая всё, что витает в воздухе снаружи, существует большая вероятность, что эти дураки до утра не протянут. Виканцы, жители Семи Городов, корелрийцы, тисте анди – все иноземцы. Толпа задрала нос и подняла шерсть на загривке. Город вот-вот рванёт, как морантская бомба.
– Никогда раньше такого не видел, – пробормотал Смелый Зуб. – Такой… ненависти. Старая Империя была совсем другой. Проклятье, она была абсолютной противоположностью. Осмотрись, Банашар, если ещё можешь разглядеть что-то, кроме кружки в руке, и ты увидишь. Страх, паранойя, предубеждения и оскалы. Если громко пожалуешься вслух сегодня, то твои кишки найдут в каком-то переулке отдельно от тела. Такого раньше никогда не было, Банашар. Никогда.
– Притащи хоть одного.
– Я уже слышал их историю.
– Правда? Разве ты не сидел рядом со мной всю ночь?
– Нет, я почти целый колокол там просидел, хоть ты и не заметил. Не думаю, что ты вообще голову от кружки отрывал. Ты огромная морская губка, Банашар, и чем больше ты в себя вливаешь, тем больше хочешь пить.
– За мной следят.
– Если верить твоим словам.
– Они убьют меня.
– Зачем? Могут просто сесть и подождать, пока ты сам себя угробишь.
– Они нетерпеливы.
– И потому я вновь спрошу, Банашар, – зачем?
– Они не хотят, чтобы я добрался до него. До Тайшренна. Видишь ли, это всё из-за Тайшренна, запертого там, в Паяцевом замке. Они принесли кирпичи, но он перемешал строительный раствор. Мне нужно поговорить с ним, но они не позволят. Они убьют меня, если я попытаюсь, – он махнул в сторону двери. – Если я выйду прямо сейчас и начну идти к Лестнице – я труп.
– Твой секрет, Банашар, вот что убьёт тебя. Уже тебя убивает.
– Она прокляла меня.
– Кто?
– Д'рек, конечно же. Червь в моих кишках, у меня в мозгу. Червь, который пожирает меня изнутри. Так что там за история?
Смелый Зуб почесал колючую щетину под горлом и откинулся назад:
– Морпех-новобранец Врун. Не помню, какое у него было имя, Вруном его назвал я. Ему оно лучше подходит. Клички всегда подходят. Он всегда был крепким орешком, тем, кто хочет выжить. И сегодня ночью это опять подтвердилось. Второго зовут Гентур, наверное, канесиец, не из моих ребят. Так или иначе, они потерпели крушение после сражения с серокожими варварами, которые искали Плавучий Авали. На острове жили тисте анди – и до того, как кто-то успел плюнуть, разразилась масштабная схватка между ними и варварами. Жестокая. Вскоре Врун и другие его спутники сражались с варварами бок о бок с тисте анди и кем-то по имени Путник. Если вкратце, Путник приказал им всем убираться оттуда, сказал, что сам справится с варварами и что все остальные просто мешаются у него под ногами. Ну, они так и сделали. Свалили оттуда. Только вот убрались они прямо в пасть проклятому шторму, после чего выживших выбросило на какой-то атолл, где они провели месяцы, питаясь кокосовым молоком и устрицами. – Смелый Зуб взял в руки кружку. – Вот и вся история Вруна, которую он рассказал, ещё когда был трезв. Что меня заинтересовало, так это человек по имени Путник… что-то в нём есть знакомое, в том, каким Врун описал его и его боевой стиль. Он убивал всех быстро, без особых усилий. Жаль, что не прибыл вместе с ними.
Банашар уставился на здоровяка напротив. О чём он говорит? Что бы это ни было, рассказ всё тянулся и тянулся. Быстро путешествовал? Лжецы и драки с варварами. Он пьян. Пьян настолько, что ничего не понимает.
– Так что за история этого Вруна?
– Я тебе только что её рассказал.
– А что на счёт тисте анди, Смелый Зуб? Их тут поубивают…
– Не думаю. Видишь самого высокого, с длинными белыми волосами? Его зовут Нимандр Голит. А вот та красавица рядом с ним – Фэйд, его первая дочь. Все они родные или двоюродные братья и сёстры, но главный среди них – Нимандр, он самый старший. Нимандр говорит, что он первенец Сына.
– Кого?
– Сына Тьмы, Банашар. Знаешь кто это? Аномандр Рейк. Посмотри на них. Они все от крови Рейка – его правнуки, все кроме Нимандра, отца многих из них, но не всех. Так вот, может, кто-то и ненавидит чужестранцев, но ты правда думаешь, что кто-то окажется настолько глуп, что полезет на потомков Аномандра Рейка?
Банашар медленно повернулся и уставился на тисте анди. Медленно моргнул и покачал головой.
– Только если они самоубийцы.
– Именно, ты у нас в этом спец, не так ли?
– Так, но если Аномадр Рейк отец Нимандра, то кто его мать?
– Так значит, ты ещё не окончательно ослеп. Ты же видишь, не так ли? У многих из них разные матери. И у одной – мать явно не тисте анди, не так ли? Посмотри-ка на Фэйд…
– Я вижу только её затылок.
– Какая разница. Я посмотрел на неё и задал тот же вопрос, что и ты секунду назад.
– Какой?
– «Кем была твоя мать?»
– Моя?
– И она улыбнулась, от чего я чуть не умер, Банашар. Я серьёзно. Чуть не умер. У меня сосуды в голове полопались, я равновесие потерял. И чуть не умер. Так или иначе, она сказала мне её имя, и имя это было совсем не такое, как принято у тисте анди. И судя по её виду, я бы сказал, что она наполовину человек, но, с другой стороны, разве можно быть точно уверенным в таких вещах? Да нет.
– Так как её звали?
– Госпожа Зависть, которая знала Аномандра Рейка лично и отомстила ему, взяв его сына в любовники. Грязное дело, верно? Но если она хоть капельку похожа на Фэйд, если у неё такая же улыбка, то, что ж, «зависть» – это единственное слово для всех других женщин в мире. Боги милостивые… эй, Банашар, что случилось? Похоже, тебе резко стало плохо. Эль не так уж и скверен, уж точно ни в какое сравнение не идёт с тем пойлом, что было вчера. Слушай, если ты собираешься навалять в тарелку на столе, то учти, что тарелки на столе нет. А доски тут погнутые и потому всё, что ты выльешь на них – стечёт мне на ноги и очень меня расстроит, Худа Ради, мужик, выдыхай!
Облокотившись на исцарапанную, покрытую пятнами барную стойку, в пятнадцати шагах от них, мужчина, которого Банашар называл Чужестранцем, посасывал флягу малазанского тёмного – напитка, ко вкусу которого он пристрастился несмотря на дороговизну. Он слышал, как бывший жрец и мастер-сержант вновь спорили, сидя за столом прямо за ним. Они часто делали это в последнее время. В другие вечера, вспоминал Чужестранец, он бы присоединился к ним, откинувшись назад, наслаждаясь увеселительным, лишь изредка грустным, представлением.
Но не сегодня.
Не тогда, когда там, сзади, сидят они.
Сейчас ему нужно было подумать, хорошенько подумать. Ему нужно было принять решение, и он, дрожа от страха, чувствовал, что от этого решения зависит его судьба.
