Четырнадцатую не удастся потопить в крови. Более того, наиболее вероятен как раз противоположный вариант. Сотни горожан сегодня погибнут, прежде чем остальные в ужасе разбегутся. Спору нет, на пристани всего горстка морпехов, но Калам знал, что у них есть морантская взрывчатка. И ещё, разумеется, там был Быстрый Бен.
Только не израсходуй все силы, друг мой. Думается мне… Убийца сунул руку в складки плаща, чтобы вновь проверить, не потерял ли жёлудь, который выдал ему Высший маг. Моя бритая костяшка в дырке. Если прижмёт, можно будет вызвать Бена. И думается мне…
Без размышлений адъюнкт начала карабкаться по Бастионному спуску. Остальные двинулись следом.
Их ждал долгий подъём, утомительный, множество пролётов, на которых пролилось столько крови. У Калама сохранилось мало приятных воспоминаний о Бастионном спуске. Она там, наверху, поэтому кровь всё течёт и течёт вниз. Они уже поднялись выше уровня Верхних Поместий, прошли густой слой тумана, пронизанного горьким дымом. Влага оседала на каменной стене слева, будто сама скала вспотела.
На улицах внизу метались отблески факелов. Тут и там звенели тревожные колокола городской стражи, а потом вдруг поместье охватило пламя, вверх потянулся чёрный, подсвеченный багровым заревом дым. Следом послышались далёкие крики.
А они продолжали подниматься, без остановок, без единого слова. Лишь глухой перезвон и скрип доспехов, шорох сапог да всё более и более тяжёлое дыхание. Размытая луна затопила город и бухту внизу болезненным светом, высветив Старый Смотровой остров на самом дальнем краю гавани, серебристый тростник Грязного острова и ещё дальше на юге, напротив дельты Краснопещерной реки, Червивый остров, на котором стояли развалины давно заброшенного храма Д'рек. На воде по эту сторону Грязного острова сгрудились транспортные суда, а Ноковы корабли конвоя расположились между ними и четырьмя квонскими дромонами свиты императрицы Ласиин, которые по-прежнему стояли у Имперской пристани строго под Паяцевым замком.
Мир внезапно показался Каламу очень маленьким, точно кто-то аккуратно расставил детские игрушки. Если бы не пламя факелов, которое уверенно приближалось к центральному порту, не бегущие фигурки на улицах и в переулках и не далёкие крики бившегося в конвульсиях города, панорама была бы весьма живописной.
Неужели он видит предсмертные судороги Малазанской империи? На острове, где всё началось, похоже, и будет провозглашено её падение, сегодня, здесь, в хаосе бессмысленного насилия. Адъюнкт Тавор подавила мятеж в Семи Городах. Возвращение должно было стать триумфальным. Ласиин, что же ты наделала? Неужели этот безумный зверь вырвался из твоей хватки?
Калам знал, сколь тонок и хрупок покров цивилизации. Отбросить его легко, и даже особого приглашения не требуется.
В мире было полным-полно подонков – и эти подонки могли запросто рядиться в одеяния аристократов, Кулаков, даже рясы жрецов или балахоны учёных мужей – подонков всегда хватало, тут без вопросов, и всегда они жаждали хаоса и возможностей, которые тот предоставлял. Жаждали бессмысленной жестокости, высвобождения ненависти, хотели убивать и насиловать. И тут уже всякое оправдание сгодится, да и без оправдания тоже можно.
Впереди решительно поднималась адъюнкт Тавор, будто всходила на эшафот, примирившись с решением судьбы. Неужели он правильно угадал её настроение? Калам и сам не знал.
Но приближался миг, когда ему придётся принять решение.
И он надеялся. Молился. Чтобы, когда этот миг наступит, выбор стал для него очевидным, даже неизбежным. Но убийцу терзало подозрение, что решение окажется для него куда более трудным, чем он был готов себе признаться.
Что же я выберу – жить или умереть?
Он покосился вправо – на четыре корабля внизу.
Много народу она с собой привезла, выходит?
На полпути к парку Воронового холма Флакон прижался к двери – сердце бешено колотилось, по лицу катился пот. Чары бушевали на всех улицах. Мокра. Путь искажал мысли доверчивых и неосторожных, наполнял головы жаждой насилия. А одиночки, шедшие против течения, станут жертвами – к этой двери ему пришлось идти окольной дорогой, по узким, тесным переулкам под Северным речным мостом, заваленным по щиколотку грязным илом реки Малаз, из которого жадной тучей взлетали насекомые. Но вот – он прибыл на место.
Маг вытащил нож и, опасаясь издавать громкие звуки, поскрёбся в дверь. Сейчас улица позади него пустовала, но он уже слышал шум бесновавшейся толпы, треск дерева, пронзительные крики умиравшей лошади, и по всему городу подняли отчаянный лай собаки, словно в них пробудилась древняя, волчья память. Флакон поскрёбся вновь.
Дверь распахнулась. На него безо всякого выражения уставилась высокая, седая женщина.
– Агайла, – проговорил Флакон. – Мой дядя женился на сестре мужа твоей тётки. Мы родня!
Она отступила на шаг.
– Заходи, если не хочешь, чтоб тебя на куски разорвали!
– Меня зовут Флакон, – проговорил маг, следуя за ней в помещение аптеки, где воздух благоухал запахом различных трав, – это не настоящее моё имя, но…
– Да это всё не важно. Сапоги у тебя грязные. Откуда ты явился и почему решил именно сегодня посетить город Малаз? Чаю?
Сморгнув, Флакон кивнул:
– Я из Четырнадцатой армии, Агайла…
– Ну, это ты сглупил, верно?
– Виноват?
– Тебе бы следовало прятаться на кораблях с остальными, мальчик мой.
– Не могу. То есть адъюнкт меня отправила…
Женщина обернулась:
– Ко мне? Зачем это?
– Нет, не совсем так. Это я решил тебя найти. Я ищу кое-кого. Это важно – мне нужна твоя помощь.
Вновь повернувшись к нему спиной, она разлила травяной настой по чашкам.
– Бери свой чай, Флакон.
Стоило ему шагнуть вперёд, Агайла быстро развернулась, вытянула руку и выхватила из складок его плаща куколку. Некоторое время женщина разглядывала её, а затем, нахмурившись, потрясла куколкой перед носом Флакона.
– А это ещё что? Ты вообще понимаешь, чем занялся, мальчишка?
– Мальчишка? Погоди-ка…
– Этого человека ты ищешь?
– Ну, да…
– Значит, выбора мне не оставил, так?
– Извини?
Агайла засунула куколку обратно в складки его плаща и вновь отвернулась.
– Пей чай. Потом поговорим.
– Ты мне можешь помочь?
– Спасти мир? Ну да, разумеется.
«Спасти мир»? Погодите-ка, адъюнкт, вы об этой детали как-то забыли упомянуть.
Корик повёл плечами, чтобы перераспределить вес тяжёлой кольчуги. Длинный меч и щит лежали за ним на мокрых камнях. В руках он держал арбалет. В трёх шагах слева от него стояла Улыбка, сжимая в правой руке «шрапнель», оскаленные зубы поблёскивали в тусклом лунном свете. Справа расположился Спрут, присел над разложенной на дождевике взрывчаткой. Среди прочих снарядов выделялась одна «ругань».
