– Ты словно и не здесь вовсе, – проговорила она, вглядываясь в бесконечное море.
Юноша вздохнул, затем кивнул.
– О ней думаешь? Как там её звали?
– Апсалар.
Она улыбнулась, скорее, себе самой, чем Резчику. Снова затянулась и выдохнула, глядя, как дым вырывается из её ноздрей и поджатых губ, три потока сливаются в один.
– Расскажи о ней.
Резчик оглянулся через плечо, и Скиллара – из сострадания – повторила этот его жест. Баратол стоял на корме, Чаур сидел почти у самых сапог дюжего кузнеца. Искарал Прыщ и Могора куда-то пропали, скорее всего скрылись в каюте под палубой и теперь ругаются из-за каких-то таинственных ингредиентов для приготовления ужина. Чёрный мул куда-то запропастился уже несколько дней назад – наверное, свалился за борт, хотя Искарал только улыбался, когда его об этом спрашивали.
Маппо сидел на носу, поджав колени. Трелль раскачивался из стороны в сторону и плакал. Так он сидел с самого утра, и никому не удалось выяснить, что так терзало его.
Резчик отвернулся и вновь уставился на море. Скиллара с радостью повторила и это, вновь затянувшись дымом из трубки.
И тогда даруджиец заговорил:
– Я вспоминал. После большого Празднества в Даруджистане устроили другое, поменьше, чтобы отпраздновать отказ малазанцев от претензий на город… пока что, по крайней мере. В любом случае, мы сидели в поместье Колла, перед тем как покинуть город – ох, нижние боги, кажется, это было давным-давно…
– Ты с ней только познакомился?
– Да. Ну и… играла музыка. И Апсалар… она танцевала. – Юноша посмотрел на Скиллару. – Она танцевала так красиво, что все разговоры смолкли, все только смотрели. – Он покачал головой. – Я даже дышать не мог, Скиллара…
И тогда родилась любовь, которая никогда не умрёт.
Ну и ладно.
– Это хорошее воспоминание, Резчик. Держись за него. Я-то никогда не умела хорошо танцевать, если только не напьюсь или как-то иначе не расслаблюсь.
– Ты скучаешь по тем дням, Скиллара?
– Нет. Так, как сейчас, веселей.
– Почему же?
– Видишь ли, я теперь ни по чему не скучаю. Вообще ни по чему. Это очень… радует.
– Знаешь, Скиллара, я завидую твоему счастью.
Она снова ему улыбнулась, и этот простой знак потребовал от неё всех сил, всей воли.
Ну и ладно.
Резчик проговорил:
– Думаю… думаю, мне нужно полежать в твоих объятиях, Скиллара.
И совсем не потому, почему надо бы. Но тут уж как – в этом Худом проклятом мире нужно брать то, что можешь. Хватать всё, что только можешь получить.
Три потока.
Слились в один.
Карса Орлонг повернулся, когда Самар Дэв подошла к нему и села рядом – яростный ветер вздымал волны на поверхности моря, они неустанно бились о борт корабля, словно жадные духи, желавшие разнести судно на куски.
– Ну, женщина, что это тебя так обрадовало?
– Кое-что произошло, – сказала она. – Пусти меня под плащ, я до костей промёрзла.
Тоблакай протянул ей медвежью шкуру.
– Бери.
– Ты истинный великомученик, Карса Орлонг.
– Значит, зря отдал, – пророкотал он в ответ. – Я мучеником ни для кого не буду, ни для смертных, ни для богов.
– Да это просто говорят так, тугодум ты ленивый. Но слушай: кое-что произошло. Битва. Сотни эдурских воинов и летэрийских солдат. И явился другой Соискатель.
Карса хмыкнул:
– Да их тут пруд пруди.
– Но только этот Соискатель и его слуга вернулись. И один летэриец. Остальные погибли.
– Где была битва? Мы же не видели других кораблей.
– Они вернулись через Путь, Карса Орлонг. В любом случае, я услышала имя этого Соискателя. Поэтому ты должен меня послушать.
Нам нужно убираться с этого треклятого корабля – если хоть краешек суши увидим до того, как доберёмся до этой их империи, нужно прыгать за борт. Ты сказал «обрадовало»? Ошибся. Я перепугана до смерти.
– Так кто же этот ужасный воин?
– Его зовут Икарий. Губитель…
– И его слуга-трелль.
Она нахмурилась:
– Нет, какой-то грал. Ты знаешь Икария? Знаешь, какие жуткие легенды окружают это имя?
– Я ничего не знаю о легендах, Самар Дэв. Но однажды мы бились – я и Икарий. И нас прервали, прежде чем я смог его убить.
– Карса…
Но тоблакай улыбался:
– Твои слова радуют меня, женщина. Я вновь встречусь с ним лицом к лицу.
В сумраке трюма Самар ошеломлённо посмотрела на теблора, но ничего не сказала.
На другом корабле той же флотилии Таралак Вид скорчился в трюме, прижавшись спиной к покатому, влажному борту. Его била крупная дрожь.
Икарий стоял перед ним и говорил:
– …трудно понять. Прежде летэрийцы относились ко мне с явным презрением, так что же изменилось? Теперь я вижу в их глазах поклонение и надежду, и их почтительность меня тревожит, Таралак Вид.
– Уходи, – промямлил грал. – Мне плохо. Оставь меня.
– Боюсь, то, что мучает тебя, друг мой, имеет не физическую природу. Прошу, поднимись на палубу, глубоко вдохни живительный воздух – уверен, он быстро исцелит тебя.
– Нет.
Икарий медленно опустился на корточки, пока его серые глаза не оказались вровень с гневным взором Таралака.
– Я очнулся тем утром куда более обновлённым, с большей надеждой, чем когда-либо прежде – чувствую, что это правда. Тепло, глубоко внутри, мягкое и желанное. И оно не растаяло с того часа. Я этого не понимаю, друг…
– Тогда, – хрипло проговорил грал, и в голосе его плескался яд, – придётся вновь рассказать тебе. Кто ты. Что ты из себя представляешь. Я должен рассказать тебе, подготовить к тому, что ты должен совершить. Ты не оставляешь мне выбора.
– В этом нет нужды, – проговорил Икарий тихо, протянул руку и положил её на плечо Таралаку Виду.
– Глупец! – прошипел грал, отдёрнувшись, и сплюнул. – В отличие от тебя – я помню!
Икарий выпрямился и внимательно взглянул на своего старого друга.
– В этом нет нужды, – повторил он и отвернулся.
Ты не понимаешь.
Нет нужды.
Он стоял на самой высокой башне Паяцева замка, бесстрастные глаза следили за хаосом в городе внизу. Корабли Тавор выходили из гавани в тёмные воды бухты.
Справа от него, всего в трёх шагах, располагалась трещина, из-за которой дальняя сторона площадки опасно накренилась. Свежее разрушение, не больше года назад, и она тянулась по всей высоте замка до самых подвалов, а инженеры, которые пытались её заделать, проявляли бестолковость, граничившую с халатностью. Старое сердце Малазанской империи получило рану, и вряд ли оно долго протянет.
