Единственным заметным движением стала стайка голубей, поднимавшихся и падавших вниз, будто изысканная армада воздушных змеев, подхваченных штормовым ветром; да ещё голубоватые скворцы и шумные вороны сгрудились кошмарной армией на зубчатых стенах.
– Капитан, – сказал лекарь, снова сжимавший губами рыбью кость – проделанная ею дыра покраснела, припухла и была покрыта какой-то мазью, – вы верите, что я способен напасть на то, что само по себе несёт мне проклятие?
– Я думал, ты отрёкся, – сказал Паран.
– Именно так. Я даже не могу молить Солиэль о милосердной защите. Возможно, вы слепы настолько, что не замечаете истину, капитан, но я вам скажу: я вижу, как воздух клубится на этими стенами – это дыхание хаоса. Вихри взмывают ввысь, мне дурно от одного взгляда на них. Мы с вами умрём, оба. Не дальше, чем в десяти шагах от ворот.
Паран проверил меч на поясе, затем подтянул ремень шлема.
– Я не настолько слеп, как ты думаешь, лекарь. – Он закончил осматривать город и собрал поводья. – Держись ближе ко мне, Ното Бойл.
– Капитан, похоже, ворота закрыты. Нам не рады.
– Плевать на проклятые ворота, – сказал Паран. – Ты готов?
Лекарь глянул на него безумными глазами.
– Нет, – сказал он тонким голосом, – я не готов.
– Тогда поехали, – сказал Паран, подгоняя лошадь.
Ното Бойл бросил ещё один, последний взгляд через плечо на сотни смотревших им вслед солдат.
– Боги! – прошептал он. – Почему я не среди них?
Затем он поторопился догнать капитана Добряка, который как-то повесил невинного человека на башне. И он снова делает это… со мной!
Однажды её отправили на охоту за младшим братом, выслеживать его через половину города – о, он знал, что она идёт за ним, знал, что послали именно её, единственную, кто был способен ухватить костлявую лодыжку, притащить его назад и трясти, пока мозг не вылетит через уши. Той ночью он вёл её по дикой тропе. Десятилетка полностью вышедший из-под контроля, глаза сияли, как отполированные во рту шарики, белоснежная улыбка кривее, чем волчий оскал, сплошные костлявые конечности и извивающееся коварство.
Он собирал… вещи. Тайно. Пряди волос, обрезки ногтей, гнилые зубы. По одной, как выяснилось, от каждого члена их огромной семьи. Сорок два человека, если считать четырёхмесячную Минаралу, – а он посчитал, мелкий гадёныш. Это невероятное безумие превратилось в армию омерзительных куколок, которым он причинял мелкие, но непрерывные мучения, чтобы утолить свою жажду зла, но и этого оказалось мало её брату, истинно верившему, что он предназначен для бóльших злодеяний. Не удовлетворённый куклами-подобиями, он создал из палочек, лозы, рогов и шерсти крошечное стадо из сорока двух овец. Запертых в загоне из палочек на полу чердака. Затем из одного из молочных зубов, недавно вырванных собственными руками, он сделал подобие волчьего клыка, а потом из клочков шерсти – волка, которому принадлежал этот клык, размером точь-в-точь, чтоб одним укусом проглотить куклу-овечку.
Охваченный безумием магии, он поместил своего волка посреди стада.
Крики и вопли посреди ночи в доме за домом, порождённые ужасающими кошмарами в вони паники и ланолина, топот копыт, отчаянная скачка, безнадёжная схватка. Укусы и удары огромного воющего волка, чудовища, игравшего с ними всеми – о, она долго, долго будет помнить эту пытку.
На заре следующего дня, когда дяди, тётки, племянники и вся прочая родня собрались вместе, бледные и дрожащие, когда оказалось, что ночной ужас коснулся всех, почти все сразу поняли, кто виновник их кошмаров – конечно, он уже ускользнул, скрылся в одной из своих бесчисленных нор в городе. Где станет прятаться до тех пор, пока злость и ярость не пойдут на убыль.
Преступления, совершённые детьми, со временем забываются, сменяясь тревогой за них. Так было с большинством детей, нормальных детей; но не с Беном Адаэфоном Делатом, который зашёл слишком далеко. Снова.
И потому Торахаваль Делат отправили выследить брата и свершить соответствующее проступку наказание. Например, как она считала в тот момент, освежевать заживо. Овцами они были, да? Что ж, в сумке она несла куклу волка, намереваясь устроить ужасную пытку. Хоть она и близко не была так талантлива, как её младший брат, и наверняка не настолько одарена воображением, но сообразила прихватить кое-что, и куда бы брат не пошёл, она могла следовать за ним.
Почти весь день он умудрялся держаться впереди, как и всю ночь, лишь за колокол до рассвета на крыше в арэнском квартале Прелид она догнала его, держа в руках куклу волка, сжала руками её задние ноги и рванула их в стороны.
Мальчишка, только что бежавший, рухнул ничком на землю… визжа и смеясь. И этот смех язвил так, что даже ковыляя к нему, она вывернула ноги ещё разок.
И упала с воплем на покатую крышу, чувствуя, как агония наполняет её бедра.
Её брат тоже закричал, но при этом не мог прекратить смеяться.
Она толком не рассмотрела куклу-волка, и лишь теперь, задыхаясь и плача, Торахаваль сообразила присмотреться к ней поближе. В глазах темнело, но она смогла рассмотреть, что перевязанное тело зверя под мехом сделано из её белья, пропавшего неделей раньше с сушки, связанного и затянутого на какой-то твёрдой основе, которую она не смогла точно определить.
Бен знал, что она придёт за ним. Знал, что она найдёт на чердаке его кукол. Знал, что использует куклу волка, его личную аниму, беспечно брошенную дома. Он знал… всё.
Той ночью, в предзакатных сумерках, Торахаваль решила, что будет ненавидеть его вечно. Яростно, сильно, так сильно, что этой ненависти хватило бы на то, чтобы стереть всё с лица земли.
Умных легко ненавидеть, даже если они родня. Особенно, если они твоя родня.
Это воспоминание никак не было связано с её нынешней жизнью, разве что тем, что она вновь оказалась в ловушке кошмара; только этот отличался от того, давнего, тем, что она никогда не проснётся.
Здесь не было брата, который хоть и захлёбывался смехом и злорадством там, на крыше, всё же выпустил чары из куклы, прекратил агонию. Её брат, живой или мёртвый – нынче, скорее всего, мёртвый – был очень далеко. И она всем сердцем желала, чтоб это было не так.
Бормоча, будто пьяный попрошайка, Бридток сидел за отполированным гранитным столом справа от неё, пальцы с длинными ногтями гоняли по столу странные золотые и серебряные монетки, пока он обдумывал, как бы их рассортировать, – что явно ему не удавалось. Огромные сундуки с монетами в храме Полиэль были бездонными – в буквальном смысле, как они обнаружили. Холодная серебристая бездна скрывалась под золотой и серебряной чеканкой разнообразных валют. Прессованные слитки, выбитые зубы, разбитые шары, гривны и кольца, мотки золотого шёлка размером с ладонь, разнообразнейшие монеты: квадратные, треугольные, крестообразные, с отверстиями, полые; а также затейливые футляры, цепи, бусины, катушки и слитки. Все они были незнакомы собравшимся здесь – запертым здесь – в храме Г'данисбана с его безумной, устрашающей богиней. Торахаваль не представляла, было ли в мире действительно столько языков, сколько она видела на этих монетах. Буквы, похожие на миниатюрные рисунки, диагональные и вертикальные буквы, буквы в спиралях, буквы, похожие на набор точек.
