Он отпустил её руку. Нет, то чего она хочет, мы дать не в силах. Ведь она хочет умереть.
Весь покрытый пылью, бледный от утомления, Котильон вошёл в тронный зал и остановился.
Псы собрались перед Престолом Тени, двое лежали, тяжело дыша, вывалив языки. Шан дёргалась и носилась по кругу, по израненным бокам чёрного зверя стекала кровь. Котильон вскоре понял, что и другие Гончие ранены.
На троне сидел Престол Тени, его силуэт был размыт, словно бог угнездился посреди грозовой тучи.
– Посмотри на них, – сказал он низким и грозным голосом. – Хорошо присмотрись, Котильон.
– Дераготы?
– Нет, не Дераготы.
– Да, кажется, не они. Раны выглядят как ножевые порезы.
– Он был у меня в руках. И я его упустил.
– Кто был в руках?
– Этот противный, мелкий, тысячеликий маг, вот кто! – Амманас вскинул тенистую руку, сгибая длинные пальцы. – Он был у меня, прямо в этих руках. Словно кусочек тающего льда. – Резкий звук, бог наклонился вперёд на троне. – Это всё твоя вина!
Котильон моргнул.
– Погоди-ка, я не нападал на Гончих!
– Это ты так думаешь!
– И что это, по-твоему, должно значить? – спросил Котильон.
Вторая рука присоединилась к первой, взмыв в воздух, сжимая его в порывах дрожащей ярости. Ещё один резкий звук… и бог испарился.
Котильон посмотрел на Барена, потянул к зверю руку.
Утробное рычание заставило его отдёрнуть её.
– Да не я это! – прокричал он.
Псы, которые все как один смотрели на него, не были так уверены.
Закат спустился на пыльный воздух над лагерем, куда капитан Ганос Паран с лошадью в поводу, лекарь Ното Бойл и девочка по имени Наваль Д'ната взобрались по склону, минуя первые ряды караульных.
Лагерь выглядел так, словно оказался в эпицентре бури. Солдаты чинили палатки, перевязывали канаты, бегали с носилками. Вырвавшиеся из загона лошади так и бродили вокруг, шустро сбегая от любого, кто попытается их поймать.
– Псы, – сказал Паран. – Они прошли сквозь лагерь. Как и Дераготы, полагаю. Не повезло им. Надеюсь, раненых не очень много.
Ното Бойл посмотрел на него и ухмыльнулся:
– Капитан Добряк? Ты нас обманул. Имя «Ганос Паран» отмечено среди павших в личных записях самого Дуджека.
– С этим именем вообще связано много вопросов, лекарь.
– А ты понимаешь, капитан, что две оставшихся малазанских армии в Семи Городах сейчас находятся под командованием брата и сестры? По крайней мере сейчас. Когда Дуджек снова встанет на ноги…
– Сейчас, – сказал Паран.
Хурлокель и Речушка стояли у штабного шатра. Оба видели Парана и его спутников.
Что-то не так с лицом всадника…
Они подошли к ним.
– Хурлокель? – спросил Паран.
Мужчина опустил глаза.
Речушка прокашлялась.
– Первый Кулак Дуджек Однорукий умер два удара колокола назад, капитан Паран.
Что до страданий – они тебя ждут и без моей помощи.
Она знала. Солиэль знала об этом.
Речушка всё ещё говорила:
– …лихорадка недавно отступила. Они ещё в сознании, им сказали кто ты, Ганос Паран. Ты меня слушаешь? Они читали записи Дуджека, как и все офицеры, присутствующие в лагере. Это было необходимо. Ты понимаешь? Голосование было открытым. Мы выбрали тебя Первым Кулаком. Теперь это твоя армия.
Она знала.
Всё, что он сделал тут… было слишком поздно.
Дуджек Однорукий мёртв.
Глава шестнадцатая
Вот они, избалованные сопляки,
самодовольно прихорашиваются
за спиной у наёмников, и ветеран
безногий привалился к стене, словно
разбитая, упавшая статуя, —
и пустой его длани предупрежденье,
что даже армии не могут есть злато…
но эти светские пустозвоны
не заглядывают так далеко,
и для собственных их детей
будущие дороги уже подчищены,
булыжник с них собран для грубых стен
и обветшалых убежищ для бродяг,
и всё же этот богатый мир по-прежнему
складывает свои омытые кровью сокровища
к их затянутым в шёлк ногам, —
вот они здесь, воплощения власти,
а мы – падшие глупцы! – о, как же стремимся
оказаться средь них, на пиру бездонных чрев.
Чем это обернётся? Я стою согбенный,
придавленный тяжёлым камнем,
в руке моей единственная монетка,
и лик на ней – лик сопляка из далёкого прошлого,
избалованного, так же прятавшегося
за спинами своих армий, – да, до тех пор,
пока эти армии не пробудились однажды
с пустым брюхом, – и сколько же в нём гордыни,
сколько высокомерия! Взгляни на дорогу!
Из этой теснины я бежал бы, бежал —
если бы не ввязался в бой, защищая
этого глупого пожирателя грядущего,
если бы только у меня были ноги…
так смотри же, как они плывут мимо,
под навесами, смотри на мрачнеющие
оголодавшие толпы, лови их алчные взгляды,
устремлённые на меня, —
о да, как я бежал бы, будь у меня ноги.
Согрунтес. Последние дни Первой империи
Полоса чёрного песка протяжённостью в четыре сотни шагов нарушала монотонность скалистого базальтового побережья. Впрочем, сейчас песок было почти не разглядеть за причалами, оборудованием для погрузки, солдатами и лошадьми. Плоскодонные ялики, покачиваясь на волнах, сновали по мелководью к теснившимся в бухте заякоренным большегрузным кораблям и обратно. Четырнадцатая армия вот уже три дня как готовилась к отплытию, торопясь покинуть эту проклятую землю.
Кулак Кенеб ещё какое-то время посозерцал этот кажущийся хаос, затем, плотнее запахнувшись в плащ, чтобы уберечься от яростного северного ветра, развернулся и пошёл обратно к останкам лагеря.
Проблем навалилось столько, что раскалывалась голова. Настроения среди солдат царили безрадостные: горечь, злость и уныние лишь слегка скрашивались облегчением от предстоящего путешествия. Пока они дожидались флота, Кенеб всерьёз начинал опасаться мятежа. Запасы воды и продовольствия таяли стремительно, тлеющие уголья мог раздуть любой порыв ветра. За то, что бунта так и не случилось, благодарить, вероятно, стоило безвыходность их положения. Армия кряхтела, но терпела, выслушивая донесения с запада, востока и юга, где города и поселения один за другим поглощала чума. Смертоносная и безжалостная, болезнь расползалась стремительно и не щадила никого. Единственный путь к спасению лежал через море.
