Наконец Блистиг подал голос:
– Прощу прощения, адъюнкт…
– Побереги свои извинения на потом, – перебила она, отворачиваясь. – Когда-нибудь, Блистиг, тебе придётся их повторить, но не мне, а своим солдатам. А пока, прошу, сходи к Кулаку Тину Баральте и передай ему, о чём мы тут договорились.
– Ему не интересно…
– Его интересы мне безразличны, Кулак Блистиг.
Поджав губы, он отдал честь и вышел.
– Погоди, – окликнула Кенеба адъюнкт, когда он двинулся следом. – Как там солдаты, Кулак?
Чуть поколебавшись, он ответил:
– В основном, я бы сказал, чувствуют облегчение.
– Меня это не удивляет, – кивнула она.
– Сообщить им, что мы возвращаемся?
Тень улыбки мелькнула на губах.
– Я не сомневаюсь, что слухи уже поползли. Конечно, Кулак. Нет никакой нужды держать это от них в тайне.
– Унта, – проронил Кенеб задумчиво. – Моя жена и дети, скорее всего, сейчас там. Хотя логично будет предположить, что Четырнадцатая в Унте надолго не задержится.
– Ты прав. Там нас ждёт пополнение.
– А потом?
Она пожала плечами.
– Корел, скорее всего. Нок полагает, что мы возобновим осаду Татьбы.
До Кенеба не сразу дошло, что она сама не верит ни единому слову из того, что говорит. То есть всё-таки не Корел? Что же готовит нам Ласиин, если речь идёт не о новой кампании? Почему так насторожена Тавор? Чтобы скрыть замешательство, он принялся возиться с застёжками плаща.
Когда он вновь покосился на неё, адъюнкт по-прежнему смотрела куда-то в стену. Стоя, как обычно: он не мог припомнить, чтобы хоть раз видел её сидящей – разве что в седле.
– Адъюнкт?
Она тряхнула головой, словно пробуждаясь от грёз, и тут же сухо кивнула:
– Можешь идти, Кенеб.
Он вышел, злясь и презирая себя за трусость, за то облегчение, которое ощущал сейчас. И одновременно в душе поселилась новая тревога. Унта. Жена. Что было, того не вернуть. Я уже не мальчик и знаю, как оно бывает. Всё меняется. И мы тоже…
– Пусть будет три дня.
Кенеб отреагировал не сразу, растерянно сморгнул и лишь затем заметил Свища. Рядом, как обычно, были собаки, Кривой смотрел вдаль, куда-то на юго-запад, а мелкая шавка старательно обнюхивала поношенные мокасины Свища. Верхний шов на одном лопнул, и из дырки торчал палец.
– Какие три дня, Свищ?
– До отплытия. Надо три дня. – Мальчишка шмыгнул носом.
– Поройся в сменных вещах, – велел ему Кенеб, – и найди себе что-нибудь потеплее. На море холодно, а будет ещё холоднее.
– Да в порядке я. Нос течёт, так у Кривого тоже, и у Таракана. Всё нормально. Три дня.
– Отплытие назначено на послезавтра.
– Нет. Три дня надо, а то не доплывём никуда. Потонем в море на другой день, как отчалим от Сепика.
По спине Кенеба прошёл холодок.
– Откуда ты знаешь, что мы плывём на запад, Свищ?
Мальчишка опустил голову. Таракан старательно вылизывал ему ногу.
– Сепик, но там плохо будет. Нэмил будет хорошо. Потом плохо. А потом мы найдём друзей, аж два раза. А потом окажемся там же, где всё начиналось, и будет совсем паршиво. Но тут она всё поймёт, почти всё. В смысле, достаточно всего – чтобы хватило. И большой человек с порезанными руками говорит «да». – Он поднял на Кенеба сияющие глаза. – Я нашёл костяную свистульку и храню для него, потому что он захочет её обратно. Мы пошли ракушки собирать!
И все трое устремились прочь, в сторону берега.
Три дня, не два. Или мы все умрём.
– Не волнуйся, Свищ, – прошептал он. – Не все взрослые – недоумки.
Лейтенант Порес посмотрел на женщину-солдата, потом на то, что было выложено перед ним.
– Это что ещё такое, во имя Худа?
– Кости, – ответила та. – Птичьи кости. Со скалы. Глядите, они твёрдые, как камень… мы их в свою коллекцию добавим. Ханфено в них дырки сверлит – в других, понятно, у нас их сотни. Хотите, и вам тоже сделаем?
– Оставь мне пару штук. – Он протянул руку.
Она опустила ему в ладонь две бедренных косточки, каждая длиной с палец, затем ещё одну, похожую на сустав, чуть больше человеческого.
– Дура, это не птичья кость.
– Чего не знаю, сэр, того не знаю. Думаете, черепушка?
– Она цельная.
– Так, может, дятел?
– Возвращайся в свой взвод, Сенни. Когда ваша смена на погрузке?
– Да вроде как завтра, сэр. Солдаты Кулака Кенеба задержались – он половину забрал, такая началась неразбериха! Не поймёшь этих офицеров, кхм, сэр.
Налетела очередная волна, и женщина торопливо бросилась прочь. Лейтенант Порес поплотнее сжал в кулаке кости, чтобы не выронить, и направился к капитану Добряку. Тот стоял у четырёх походных сундуков, где хранилось всё его снаряжение. Двое помощников торопливо перепаковывали один из сундуков, и Порес заметил набор гребней, разложенных на одеяле из верблюжьей шерсти – их было не меньше дюжины, и все разные. Сделанные из ракушек, оленьего рога, черепашьего панциря, слоновой кости, сланца, серебра, золота, красной меди, они напоминали обо всех тех странах, племенах и народах, с которыми капитану довелось подружиться или повоевать за годы странствий. Однако… Порес нахмурился. Гребни? Добряк был почти лысым.
Капитан объяснял слугам, как упаковывать свои сокровища:
– …ватные палочки и козья шерсть, или как вы там это называете. По отдельности и аккуратно – если я потом хоть одну царапину обнаружу, или зазубрину, или щербинку, мне придётся вас обоих прикончить. А, лейтенант, я вижу, вы уже оправились от ран? Хорошо. В чём дело, друг мой? Подавились чем-то?
Давясь и багровея, Порес дождался, чтобы Добряк подошёл ближе, и только тогда громко и продолжительно закашлялся – одновременно выронив из правой руки, которой он зажимал рот, три косточки, рассыпавшиеся по земле. Порес с силой втянул в себя воздух, потряс головой, прочистил горло.
– Прошу прощения, капитан, – прохрипел он. – Это во мне ещё обломки костей оставались, похоже. Все лезли наружу, и вот вылезли наконец.
– Ясно, – сказал Добряк. – Ну, теперь всё?
– Так точно, сэр.
Двое слуг не сводили взгляда с костей. Один нагнулся, чтобы подобрать сустав.
Порес утёр со лба несуществующий пот.
– Вот уж прокашлялся, так прокашлялся. Точно кто-то в брюхо пнул.
Слуга протянул ему сустав.
– Он вам вот это оставил, лейтенант.
– А, спасибо.
