– Сержант, – ровным тоном ответила на это адъюнкт, – верно ли я понимаю, что вы и все эти люди прятались в подвалах И'гхатана, пока бушевал огненный смерч, каким-то образом ухитрились не поджариться в процессе, а потом выбрались наружу?
Скрипач отвернулся и сплюнул кровью, а потом улыбнулся. Зрелище было жутковатое, пересохшие губы тут же прорезали влажные алые трещины.
– Точно так, – проскрежетал он, – поохотились мы… на костях этого клятого города. А потом с помощью капитана выбрались из этой могилы.
Адъюнкт перевела взгляд со Скрипача на остальных. Исхудавшие, перепачканные, обожжённые лица смотрели в ответ мёртво и безучастно.
– Воистину, охотники за костями, – проговорила она – и какое-то время молчала, чтобы дать возможность Поресу и целителям разнести людям воду. – С возвращением, солдаты.
Книга четвёртая
Охотники за костями
Кто осмелится отрицать, что в самой нашей природе заложено ожидать худшего от себе подобных? Когда в Семи Городах появились культы, а затем слились в поклонении имени – и не только Колтейну, Крылатому, Чернопёрому, но и самой Собачьей Цепи – когда часовни выросли будто из самой пустоши на этом роковом маршруте – часовни, посвящённые тому или иному умершему герою: Бальту, Сну, Глазку, Сормо И'нату, или даже Барии и Мескеру Сэтралам из «Красных клинков»; и клану Дурного Пса, клану Куницы и, разумеется, Вороньему, да и самой Седьмой армии; когда на Гэлоровой гряде, в древнем монастыре над старым полем битвы зародился культ поклонения лошадям – когда лихорадка почитания охватила Семь Городов, некоторые силы в самой Малазанской империи начали распускать среди простого народа слухи совершенно противоположного свойства: дескать, Колтейн предал Империю, стал отступником в тайном сговоре с Ша'ик. Ведь если бы бесчисленные беженцы просто остались в своих городах и приняли владычество мятежников, если бы их не тащили за собой Колтейн и его кровожадные виканцы, а глава кадровых магов Седьмой, Кальп, не исчез бы столь загадочно, сделав всю армию уязвимой для колдовских козней, а точнее – козней виканских ведьм и колдунов – если бы этого всего не произошло, не было бы и резни, и ужасного испытания, которым стал поход через полконтинента, малазанцы не стали бы добычей для всякого полудикого племени пустошей. И гнусней всего – затем, сговорившись с изменником, Имперским историком Дукером, Колтейн обрёк на погибель и уничтожение всю Армию Арэна, возглавленную наивным Первым Кулаком Пормквалем, который первым пал жертвой этого предательства. Иначе с чего бы этим бунтовщикам в Семи Городах поклоняться таким фигурам, если только они не видят в Колтейне героя и союзника…
…Как бы там ни было, то ли с официального одобрения, то ли без него преследования виканцев на территории Империи вспыхнули, точно пламя на сухом дереве…
Кайессан. Год десяти тысяч обманов
Глава семнадцатая
Что тут ещё понимать? Выбор – это иллюзия. Свобода – обман. Руки, что управляют каждым твоим шагом, направляют всякую мысль, принадлежат не богам, ибо боги ничуть не меньше заблуждаются, чем мы. Нет, друзья мои, эти руки тянутся к нам… от нас самих.
Вы, верно, полагаете, что цивилизация оглушает нас десятком тысяч голосов, но прислушайтесь к этому грохоту, ибо с каждым взрывом, столь несоразмерным и несметным, пробуждается древняя сила, которая усиливает, приближает всякий звук, до тех пор, пока не остаётся лишь две стороны, что сражаются друг с другом. Кровью проводятся границы, отворачиваются лица, затыкаются уши, внимание сменяет холодное отрицание, и, наконец, всякое повествование оказывается тщетным и бессмысленным.
Будете ли вы, друзья мои, держаться за веру в то, что нам по силам что-либо изменить? Что воля и разум способны одолеть волю к отрицанию?
Нечего больше понимать. Все мы оказались в объятиях этого безумного водоворота, и вырваться из этой хватки невозможно; а сами вы, со своими копьями и боевыми масками; вы, со своими слезами и нежными касаньями; вы, со своими сардоническими улыбками, за которыми вопиёт ужас и ненависть к себе; даже вы, что стоите в стороне, чтобы молча узреть нашу погибель и разрушение, слишком бесчувственные, чтоб обратиться к действию – все мы в том равны. Вы все – одно. Мы все – одно.
Так подходите же ближе, друзья мои, и взгляните на укрытые в этой скромной повозке бесценные товары. Вот эликсир забвения, тинктура безумной пляски, а вот моя любимая мазь неуёмной мужской силы. Испробуйте! Я гарантирую, что с ней ваш солдатик будет стоять в битве за битвой…
Речь уличного торговца, записанная Вайланом Виндером в Малазе в год, когда город залили нечистоты (1123 год Сна Огни)
Струйки воды, воняющие мочой, стекали по ступеням, ведущим в таверну «У висельника», – одно из тех сомнительных заведений Портового квартала в Малазе, куда в последнее время полюбил захаживать Банашар, бывший жрец Д'рек. Если прежде в сумеречном сознании его и имелись какие-то приметы, позволявшие отличать одну забегаловку от другой, они давно растворились, и дамба решимости была безнадёжно подточена раздражением и нарастающей паникой, достаточно злокозненными, чтобы сковать Банашара если не физически, то духовно. Воспоследовавший за этим потоп, как ни странно, приносил успокоение по мере того, как воды поднимались всё выше.
С трудом преодолевая осклизлые ступени, он размышлял о том, сколь мало тут отличий от этого треклятого дождя – по крайней мере, местные именовали сие природное явление именно так, невзирая на безоблачно-чистое небо. Как здесь говорили, дождь чаще всего идёт сверху вниз, но порой – наоборот, поднимается вверх, просачиваясь сквозь разломанную брусчатку и превращая заведения наподобие «Висельника», расположенные ниже уровня мостовой, в гнилое болото. Над входом в такие дни было не продохнуть от мошкары, а запах от переполненных сточных канав стоял так густо, что старожилы приветствовали его, точно ещё одного завсегдатая – старого доброго приятеля по прозвищу Вонючка, с присутствием которого в этой безрадостной компании все давно смирились.
Воистину, никак иначе, кроме как безрадостным, невозможно было назвать то общество, в котором Банашар вращался последнее время. Старые солдаты, избегавшие трезвости как проклятия; шлюхи, сто лет как прозакладывавшие свои золотые сердца – если они у них вообще когда-нибудь были; худосочные сопляки с умеренно скромными амбициями, терроризировавшие эту паутину зловонных улочек и проулков как самый безжалостный бандит; самый ловкий вор, всегда готовый лишить здешних нищебродов последнего; подлейший наёмник с верёвочным браслетом, где каждый из полусотни узлов завязан в память о каком-нибудь бедолаге, имевшем глупость довериться этому злодею; и разумеется, привычное сборище телохранителей и громил с мозгами, давно отсохшими за ненадобностью; контрабандисты и сообщники, информаторы и имперские соглядатаи, черпавшие у них информацию, соглядатаи за соглядатаями, торговцы бесчисленными дурманящими субстанциями, потребители тех же субстанций, на полпути к забытью, даруемому Бездной; а также, промеж всех прочих, люди, не подпадавшие ни под одну из категорий, люди, ничего не рассказывавшие о своей жизни, о прошлом, не раскрывавшие своих тайн.
