– Утопающие, мой друг. Я в них кое-что смыслю.
– Ну и?
– Что-то подсказывает мне, что про глупцов ты мог бы сказать то же самое.
Банашар отвернулся. Увидел ещё одно знакомое лицо, ещё одного здоровяка – пониже ростом, чем чужестранец, сидевший напротив, но столь же массивный, с лысиной, усеянной тёмными пятнами, и шрамами по всему телу. Ему как раз наливали тёмного малазанского эля. Бывший жрец возвысил голос:
– Эй, Норов! У нас тут есть место!
Он подвинулся, когда старый вояка направился в их сторону.
По крайней мере, теперь разговор вновь канет в пучину бессмысленности.
И тем не менее. Ещё один ублюдок, который ждёт… неизвестно чего. И сдаётся мне, будет очень плохо, если дождётся.
Где-то в подземелье, в далёком-далёком городе гнил гобелен. Пока он был свёрнут в рулон, там вили гнёзда мыши, жучки, личинки и черви разъедали батальные сцены, сплетённые сноровистыми руками мастеров, но даже забытый на многие годы во тьме, он продолжал цеплять взор яркими красками, и сцена, запечатлённая на огромном полотне, не утратила значения и смысла. Ещё лет пятьдесят он вполне мог протянуть, прежде чем гниль пожрала бы его окончательно.
Как никто другой, Альрада Ан знал, насколько равнодушен мир к необходимости сохранять то, что может быть утрачено. Прошлое, истории, насыщенные смыслом и значением. Мир был равнодушен к забвению, ибо память и знания ни разу не сумели остановить неумолимый круговорот глупости, поражавшей народы и цивилизации.
Гобелен некогда занимал всю стену справа от Обсидианового трона, на котором до аннексии восседал верховный король Синерозы, высший служитель Чернокрылого владыки, в окружении Совета магов Оникса в великолепных плащах из мягкого, жидкого камня, – но Альрада Ан интересовался лишь гобеленом, и им одним.
Повествование разворачивалось с того конца, что был дальше от престола. Три фигуры на фоне полночного неба. Три брата, рождённых чистейшей Тьмой, в которых мать не чаяла души. Каждый из них стал изгоем, в своё время и по своим причинам. Андарист, кого она сочла первым предателем. Все знали о ложности обвинений, однако узел лжи затянулся так туго, что никому не под силу было рассечь его, кроме самого Андариста – а он то ли не смог, то ли не пожелал этого делать. Преисполненный безутешной скорби, он принял изгнание, пообещав на прощание, что будет в одиночестве хранить Матерь-Тьму, даже если это никому, кроме него, не нужно, – и в том обретёт смысл жизни. Но даже это обещание не заставило её обратить на него свой взор. Братья не могли закрывать глаза на недопустимость произошедшего, и Аномандарис Пурейк первым бросил Матери-Тьме вызов. Что было сказано при этом, осталось ведомо лишь им двоим, однако ужасающие последствия стали вскоре для всех очевидны: Аномандарис от неё отвернулся. Он ушёл прочь, отрекаясь от Тьмы в своей крови, и обратился к Хаосу. Силхас Крах, самый загадочный из братьев, похоже, был человеком, терзаемым сомнениями, вечно старавшимся примирить непримиримое и уладить то, что уладить невозможно. Все усилия его оказались тщетны, и именно он пошёл на величайшее преступление из них всех. Союз с Тенью. И меж тисте разразилась война – длящаяся и по сей день.
В ней случались победы, поражения, великие кровопролитные битвы, и наконец в отчаянном бегстве Силхас Крах и его последователи присоединились к легионам Тени под началом безжалостного Скабандари – того самого, кто позднее заслужит прозвание Кровавый Глаз. Так они пришли в этот мир. Но предательство по-прежнему тяготило их всех. И потому в миг наивысшего торжества, после победы над к'чейн че'маллями, Силхас Крах пал, пронзённый ножом Скабандари, а его последователи погибли под мечами тисте эдур.
Такова была вторая сцена гобелена. Предательство, побоище. Но эдуры не рассчитали, они не смогли перебить их всех. Выжили тисте анди – раненые, отставшие, старики, и женщины, и дети. Все, кого не было на поле боя. Они видели всё. И сумели спастись.
Третья сцена изображала их торопливое бегство, отчаянный бой, принёсший четверым юным магам, – которые впоследствии основали Орден Оникса, – победу, после чего они получили достаточную передышку, чтобы замести следы с помощью новообретённой магии, укрыться от преследователей и создать убежище…
В подгорных пещерах на побережье внутреннего моря, в пещерах, где росли сапфировые цветы, изяществом не уступавшие розам и давшие имя королевству, морю и горам. Синероза – именно ей посвящена последняя, самая пронзительная сцена, та, что ближе всего к трону, та, что трогает моё сердце сильнее всего.
И теперь народ его, числом всего несколько тысяч, вновь скрывался в этих глубоких пещерах – от тирании эдуров, что расползалась по всему Летэру, подобно безумию. Безумие, что поглотило и меня самого.
Хиротская бирема разрезала тяжёлые, бьющие в борт волны холодного северного моря, именуемого местными Кокакалем, и Альрада обеими руками цеплялся за планширь всякий раз, когда ветер швырял ему в лицо пригоршни ледяных брызг и пены. Кажется, какое-то божество изрядно гневалось на него, и Альрада не сомневался, что ярость эта заслужена.
Он был потомком многих поколений шпионов, обитавших среди тисте эдур, безнаказанно процветавших в хаосе нескончаемых межплеменных усобиц. После Ханнана Мосага этому, понятное дело, настал конец, однако к тому времени Смотрящие – Альрада Ан и многие, подобные ему, давно уже были на местах, и кровь их нераздельно смешалась с эдурской.
Белила для кожи, тайные знаки, ведомые лишь анди, умелые манипуляции с тем, чтобы на любых важных сборищах всегда присутствовал соглядатай – такова была жизнь Альрады Ана, и если бы племена не покинули северных раздолий, жизнь эту можно было бы назвать… терпимой, по крайней мере до того дня, пока он не отправился бы на охоту, с которой не возвращаются, оставил бы приёмное племя скорбеть, – а сам пересёк ледяную пустошь и после нескончаемого пути на юг добрался бы наконец до Синерозы. Домой.
Увы, всё пошло не так. Убежище было повержено, и хорошо хоть осаждавшие понятия не имели о катакомбах под их ногами. Но враги захватили власть и правили теперь, предаваясь разврату и бесчинствам, как это свойственно любым элитам, наделённым безграничной властью. От императора дурная кровь течёт всё ниже и ниже… Ни один из летэрийских правителей не падал так низко, как Рулад и его эдурская «знать». Молись, чтобы это закончилось. Молись, чтобы в будущем летэрийские историки описывали эту эпоху как Век Ужаса – в назидание потомкам.
Он не верил. Ни единому слову молитвы, которую повторял в своих мыслях десятки тысяч раз. Мы видели, что за путь избрал для себя Рулад. Мы это узрели, когда император отправил собственного брата в изгнание – боги, я сам был там, в Зарождении. Я был одним из «братьев» Рулада – его новой семьи прихвостней и подхалимов. Да простит меня Чернокрылый владыка, я видел, как был сломлен единственный из эдуров, кого я уважал, кем восхищался. И я не просто смотрел. Я влил свой голос в ритуальное острижение Трулла. И в чём же был повинен Трулл? Да ни в чём – он лишь сделал последнюю отчаянную попытку вернуть Рулада домой. О, во имя Тёмной матери… но Альрада Ан не осмелился, ни единого раза, даже в самом начале, когда Трулл ещё упрямо пытался повернуть течение вспять – он не подал ни единого знака, ни сказал ни слова ободрения, в которых Трулл так нуждался и которыми бы так дорожил. Я струсил. Дух мой сторонился риска, и не было пути назад.
