Его самодовольная усмешка дрогнула.
– Могла бы просто спросить меня.
– И получать ответы, в каждом из которых спрятан вопрос? Ты меня без конца прощупываешь.
– Говорят, я прощупываю довольно приятно. – Лайла фыркнула в бокал. – Нельзя винить капитана в том, что он хочет узнать побольше о своей команде.
– И нельзя винить воровку в том, что она хранит свои секреты.
– Дилайла Бард, тебе не хватает доверия к людям.
– Ты потрясающе наблюдателен. – Она улыбнулась и допила вино. Оно защекотало губы, обожгло горло. И впрямь крепче обычного. Лайла обычно пила очень мало; годами ей приходилось постоянно быть начеку, чтобы остаться в живых. Но здесь, в каюте Алукарда Эмери, она поймала себя на том, что не боится. И не убегает. Да, их разговоры были похожи на хождение по канату, но ей каждый раз удавалось нащупать опору под ногой.
Алукард ответил ленивой пряной улыбкой. Трезвый или нет, он всегда улыбался. В отличие от Келла – тот вечно хмурился.
Капитан вздохнул, закрыл глаза, откинул голову на спинку обитого плюшем кресла. Лицо у него было приятное – нежное и при этом твердое. Ей неожиданно захотелось провести пальцами по его острым скулам.
Ох, надо было прикончить его при первой же встрече. Задолго до того, как она узнала его лучше. До того, как он ей понравился.
Алукард медленно приоткрыл глаза.
– О чем ты сейчас думаешь? – тихо спросил он, поднося бокал к губам.
Мимо прошествовала Эса, и Лайла осторожно провела пальцами по кошачьему хвосту.
– О том, что надо было давным-давно разделаться с тобой, – бодро ответила она, любуясь, как Алукард поперхнулся вином.
– Ах, Бард, – усмехнулся он. – Значит, с тех пор ты все же успела ко мне привязаться?
– Привязанность – это слабость, – машинально ответила она.
При этих словах Алукард перестал улыбаться. Он отставил бокал, подался вперед и долго всматривался в ее лицо, потом сказал:
– Прости. – Тон его был таким серьезным, что у Лайлы сразу вспыхнули подозрения. У Алукарда было много добродетелей, но искренность в их число не входила.
– За то, что сумел мне понравиться?
Он покачал головой.
– За все, что с тобой случилось. За всех, кто так сильно обидел тебя, что друзей и привязанности ты считаешь оружием, а не защитой.
У Лайлы запылали щеки.
– Это помогло мне сохранить жизнь.
– Возможно. Но жизнь без удовольствий не имеет смысла.
Лайла ощетинилась и встала.
– Кто сказал, что у меня нет удовольствий? Мне нравится, когда я выигрываю пари. Когда разжигаю магический огонь. Когда…
Алукард прервал ее монолог. Не словом – поцелуем. Одним текучим движением он приблизился к ней, обхватил за плечи, другой рукой коснулся шеи, притянул к себе и прижался к губам. Лайла не отстранилась. Потом она говорила себе, что все вышло слишком неожиданно, но понимала, что лжет самой себе. Может быть, дело было в вине. Может, в жарко натопленной каюте. А может, стало страшно, что он разглядел ее насквозь – когда говорил насчет удовольствий, насчет жизни. Может быть… Но в тот момент существовал только он, Алукард, он целовал ее, а она отвечала на поцелуй. И вдруг его губы отстранились, перед ее глазами мерцала его улыбка.
– Правда, это лучше, чем выиграть пари? – прошептал он.
У нее перехватило дыхание.
– Весомый аргумент.
– Я бы охотно продолжил, – сказал он, – но сначала… – Он указал глазами на нож, прижатый к его ноге.
– Привычка, – усмехнулась она и убрала оружие в ножны.
Оба застыли, лицо к лицу, губы к губам, ресницы к ресницам, она видела только его глаза, синие, как шторм, и тонкие смешливые морщинки у их уголков – у Келла морщинка пролегала между глазами. До чего же они разные. Противоположности. Алукард провел пальцем по ее щеке, снова поцеловал, и на этот раз в его жесте не было атаки, неожиданности, он двигался медленно и уверенно. Она подалась навстречу его поцелую – он шутливо отклонился. Шаг за шагом, как в танце. Он хотел, чтобы она желала его, признала его правоту – ее рациональная сторона понимала это, но логика быстро исчезла под ударами отчаянно бьющегося сердца. Губы Алукарда пощекотали ее щеку, спустились к шее, и Лайла затрепетала. Тело – штука предательская, поняла она.
Он, должно быть, почувствовал ее дрожь, потому что на его губах опять появилась улыбка – идеальная улыбка змея-искусителя. Лайла изогнулась. Он провел рукой по ее спине, привлек к себе. Ее тело вспыхнуло. Она запустила пальцы ему в волосы, притянула его губы к своим. Они сплелись в тесный клубок желания, и ей подумалось: вряд ли это лучше, чем свобода, или деньги, или магия, но не сильно от них отстает.
Первым перевел дух Алукард.
– Лайла, – прерывисто прошептал он.
– Да, – откликнулась она, это был и ответ, и вопрос.
В полуприкрытых глазах Алукарда плясали огоньки.
– От чего ты убегаешь?
Его слова окатили ее, как ушат холодной воды. Она оттолкнула его. Он, не удержавшись, упал в кресло и то ли засмеялся, то ли вздохнул.
– Ну, ты и мерзавец, – прорычала она, пунцовая от гнева.
Он лениво склонил голову:
– Без сомнения.
– И это все… Чем бы это ни было, – она взмахнула рукой, – только чтобы вытянуть из меня правду?!
– Я бы так не сказал. Поверь, я личность многогранная.
Лайла схватила бокал и швырнула в него. Он просвистел в воздухе, чуть-чуть не долетел до его головы и застыл на месте. Бусинки багрового вина парили вокруг.
– Это старое и очень дорогое вино, – сказал он и взял из воздуха неподвижный бокал. Пальцы шевельнулись, капли вина слились в ленту и потекли на место. Он улыбнулся. Лайла схватила со стола бутылку и швырнула в камин. На этот раз Алукард не успел ее перехватить, и огонь, треща, поглотил драгоценный напиток.
Алукард разочарованно застонал, но Лайла уже выскочила из каюты, и у капитана хватило ума не гнаться за ней.
II
Красный Лондон
Звонили колокола. Рай опаздывал.
Издалека доносились музыка и смех, стук карет, звуки бала. Люди ждали его. Недавно он поссорился с отцом – король обвинял сына, что он ни к чему не относится серьезно. И никогда не относился. Ну какой из него король, если он не способен даже явиться вовремя?
Колокола смолкли. Рай выругался, застегивая тунику. Верхняя пуговица никак не поддавалась.
– Где же он? – услышал он голос отца.
Пуговица снова выскользнула из пальцев. Рай подошел к зеркалу, заглянул в него – и замер.
Все звуки в мире стихли.
