— А что он делал?
— Тебе не нужно знать подробностей.
— Ты даже не представляешь, как ужасно это звучит, — прошептала я, прижимаясь к фэйри. — Я уже его ненавижу.
— Зря. Князь жесток и безжалостен, но справедлив. Его уроки сделали меня таким, какой я есть. И он никогда не заставлял меня идти против моей чести.
Да уж, хороша характеристика. Я подумала, что знаю, почему шрамы на спине Рэндольфа больше походили на отметины от кнута, чем от меча или шпаги.
— Прости, что играла без спросу. Я не знала. Мне никто не объяснил.
Он оставил цепочку поцелуев на моей шее, подобрался к уху и прошептал:
— Ты даже не представляешь, насколько мне приятно, когда ты это делаешь.
Глава 18. Цена беспечности
Элисон
— Проще тогда вернуться в Сэнтшим. Там тебя хотя бы защищает положение семьи.
— Ну уж нет! В Гринберри Манор я не вернусь!
Мы спорили второй день. В жизни не встречала никого упертее Рэндольфа! Он не повышал голос, не злился, просто в ответ на все мои выкрики повторял свои аргументы. Очень занудно и очень спокойно. Раз за разом.
— Артисты на виду, это их работа. Если я нашел тебя, то Блудсворд, у которого гораздо больше возможностей, тем более сделает это.
Вечером того же дня, когда фэйри появился в нашем лагере, он завел разговор об отъезде в Церу. Поначалу я подняла его на смех. Потом возмутилась. Потом испугалась, что мне придется оставить гистрионов. Потом поняла, что он прав. Мы были слишком приметными, а у Блудсворда слишком много возможностей для поисков. Чудо еще, что Рэндольф нашел меня раньше.
— Мы справимся с ним, — сказала я с интонациями балованного ребенка. — Ты не видел, как Тильда кидает ножи.
— Ты говорила, что не хочешь, чтобы кто-то умирал за тебя.
Я открыла рот и не нашла слов, чтобы возразить. Фэйри был прав. Во всем. Я — шкатулка Пандоры, а платить ворохом неприятностей за все добро, что сделали мне гистрионы, будет подло.
Последний женский аргумент — слезы. Проверено, на Рэндольфа не действует. Он расстраивается вместе со мной, но решения не меняет.
— Я не хочу уезжать. Не хочу в Церу, — жалобно прохлюпала я в носовой платок, который он мне дал. — Они моя семья! Что мне теперь, всю жизнь от горбатой гадины прятаться?
Фэйри вздохнул:
— Это зависит от тебя.
— Что значит «зависит от меня»?
— Пока ты боишься и бежишь от себя, будешь бегать и от него.
— А понятнее нельзя?
— Нет.
Я витиевато выругалась выражением, подслушанным у Паоло. Рэндольф не стал читать нотаций или говорить, что леди не подобает так выражаться.
— Можно еще хотя бы несколько дней, — умоляюще протянула я, глядя на него глазами побитой собаки. — Чтобы нормально попрощаться. Пожалуйста!
Он снова вздохнул:
— Хорошо. Но это небезопасно.
* * *
Судьба была безжалостнее Рэндольфа. Она не пожелала дать мне эти несколько дней. Ранним утром, выбравшись из палатки, чтобы приготовить завтрак на всех, я столкнулась с двумя незнакомцами самого жуликоватого вида. Один был обряжен в сильно ношенный бархатный камзол, из-под которого выглядывали простецкие домотканые штаны. Куртка второго была новее, но куда скромнее, однако, панталоны тон в тон повторяли расцветку видавшего виды бархатного сокровища на первом. Мне сразу представилось, как они раздевают покойника и разыгрывают в кости его одежду.
— Оба-на, — выдал первый, уставившись на меня. — Тебя-то, цыпа, мы и ищем.
Я не стала изображать Тильду, все равно воительница из меня никудышная. Просто завизжала.
На визг из палатки вылез Рэндольф — голый, но с мечами. Позевывая, заколол одного оборванца, наскоро допросил другого и тоже прирезал. Я даже сказать ничего не успела.
Тут на шум подтянулись остальные фэйри. Ринглус, оглядев учиненный фэйри бардак, воздел руки к небу в позе немого негодования, а потом накинулся на воина — мол, зачем устроил резню прямо посреди лагеря? Нет бы отойти к ближайшему лесочку! Некоторые слишком самоуверенные молокососы без опыта жизни в людском обществе могли бы и спрашивать совета у старших товарищей, прежде чем тыкать клинками направо и налево. Только о себе и думает, а нам теперь убирать трупы и сочинять, что сказать коронеру, если тот заявится.
— И прикройся уже! Может, мы и нищие артисты, но у нас не принято выходить к завтраку голышом, — завершил директор свою тираду.
Рэндольф, который стоически выслушал весь ворох упреков исключительно из уважения к Ринглусу, пожал плечами и полез одеваться.
Вопрос с трупами решили просто — я спрятала их на Изнанке. Пусть теперь ищут хоть до сошествия богов. Запятнанный кровью снег мы перекопали и утоптали заново. Я удивилась, что смерть этих двух негодяев не всколыхнула в моей душе никаких чувств. То ли черствею и становлюсь циничнее, то ли прагматичный подход друзей был заразным. Нет людей — нет проблем.
— Нам с Элисон надо уходить, — сказал Рэндольф после завтрака, и ни у кого не возникло желания спорить.
После часа объятий, заверений во взаимной любви и дружбе и даже слез — преимущественно с моей стороны, хотя Фэй и Паола тоже всплакнули, — мы расстались.
— Если однажды в твоей жизни что-то переменится, девочка, — сказал Ринглус на прощание, подозрительно часто моргая, — найди нас. Помни, для тебя всегда отыщется место в труппе дядюшки Ринглуса. Можешь даже взять с собой этого молодого человека, если пообещаешь заняться его воспитанием, — тут он неодобрительно покосился на Рэндольфа.
— Время, — напомнил фэйри, неумолимый и бесстрастный, как сама судьба.
Я обняла Ринглуса, последний раз окинула их всех взглядом и постаралась запомнить. Такими, какие есть. Навсегда, что бы ни случилось.
А потом мы с Рэндольфом снова отправились на юг.
Юнона
Отто умирал долго.
Юнона смотрела, как он корчится, как ползет к двери — ноги уже отказали, и паралич медленно подбирался к сердцу. Поначалу он взывал к ней, умолял позвать лекаря. Потом перестал.
Она не двигалась. Ждала, наблюдая, как его выворачивает, как он пытается позвать на помощь слуг слабым голосом. Если те и слышали какие-то стоны из комнаты пленницы, предпочли сделать вид, что ничего не происходит. Так же, как делали это весь месяц.
Ждала в надежде, что вот-вот придет чувство успокоения, что полный ненависти ледяной ком в груди растает.
Но покоя не было, как не было и торжества.
Только брезгливая жалость и усталость.
Когда Отто закрыл глаза и в комнате больше не слышалось его хриплого дыхания, она отворила окно, чтобы хоть немного выпустить тяжелый и кислый запах пота и рвоты.
