— Можно?
— Входи, Фран.
Он сидит, откинувшись в кресле. Лицо бледное, глаза закрыты, на виске часто бьется жилка. Я подхожу медленно, осторожно.
— С тобой все в порядке?
— Просто устал.
Черные круги под глазами, запавшие щеки и бледность свидетельствуют, что «просто устал» — в лучшем случае преуменьшение.
— Мне уйти?
Открывает глаза.
— Не надо. Иди ко мне, Фран. Только не брыкайся, ладно?
— Не буду, — обещаю я, усаживаясь на подлокотник. Распускаю волосы, как нравится Элвину, и обвиваю его руками за шею, прижимаясь щекой к щеке. — Расскажешь, как прошел день?
Он обнимает меня за талию и мотает головой.
— Не надо разговоров. Просто посиди со мной.
— Конечно…
И тут на меня находит.
Это похоже на волну, которая захлестывает с головой, на бурлящий гейзер внутри, на прорвавшуюся плотину, на пропасть, в которую падаешь так долго, что падение превращается в полет… Все мысли, все чувства сметает одно. В нем сразу восторг, нежность, готовность сделать что угодно ради человека рядом и счастье. Счастье, от которого слезы наворачиваются на глаза. Такое запредельное невозможное счастье, что почти больно дышать, почти невозможно его вынести…
Как будто я находилась в сумерках, а потом рядом вспыхнула сразу сотня солнц. И я сижу — ослепшая, оглушенная, не готовая к этому всепоглощающему чувству. И только хватаю воздух ртом, пытаясь отдышаться.
— Что слу…
Я не даю ему договорить. Соскальзываю с подлокотника к нему на колени, обнимаю, вцепляясь изо всех сил, приникаю губами к его губам и целую с голодной жадностью, словно пью родниковую воду в жаркий день и никак не могу напиться. Он, сперва опешив, отвечает мне. И в мире перестает существовать хоть что-то, кроме мужчины рядом, а сотни солнц — они не вокруг, они внутри, во мне. Их яростный восхитительный свет рвется наружу, заставляет полыхать щеки, толкает на безумства. Слишком много тепла для меня одной…
Он отрывается от моих губ, чтобы вопросительно заглянуть мне в лицо.
— М-м-м… сеньорита, что это было? То есть не то чтобы я против, мне просто интересно, по какому поводу…
Я, всхлипывая, утыкаюсь ему в плечо и пытаюсь успокоить стучащее барабаном сердце. Боги, дайте мне слов, чтобы выразить все, что я сейчас чувствую!
— Ты хороший.
— Ого! Это что-то новенькое, — за насмешкой в голосе слышна растерянность.
— Я люблю тебя! — говорю я, вжимаясь в его тело, целуя шею.
Это похоже на помешательство. Самое прекрасное в мире помешательство. Но почему так сильно и так внезапно?
— Большой прогресс. В прошлый раз нам на это потребовалось десять лет, сейчас управились за пару месяцев… — его голос прерывается, а потом он стискивает меня в объятиях сильней. — Не слушай меня, Фран. Я несу чушь.
Я и не слушаю. То, что рвется из меня, что звенит внутри восторженной струной, не нуждается в словах и ответных признаниях. Оно не нуждается даже в поцелуях и большей близости. Я и так чувствую, что мужчина рядом навсегда стал частью моей жизни, и мне просто безгранично хорошо оттого, что мы сейчас вместе.
Неужели это и есть любовь?
— Ты вспомнила?
— Нет. Я просто поняла, что люблю тебя.
Я помню множество кусочков нашей прошлой жизни. Они вспыхивают перед мысленным взором яркими искрами, проступают прорехами в темной кисее, окутавшей двадцать лет. Две жизни, которые я забыла. Жизнь без него — второе замужество, выкидыш, расставание с нелюбимым и опостылевшим человеком, учеба, выигранные дела. И жизнь с ним — путешествия, разговоры, ссоры, примирения.
Обрывки. С каждым днем их становится все больше, и эти воспоминания меняют меня. Прежняя Фран просыпается, чтобы занять свое законное место. Я и боюсь этого, потому что боюсь утратить себя. И желаю — страстно, почти мучительно. Слишком тяжело мне нынешней занимать место в ее жизни. Все равно что пытаться ходить в чужих разношенных туфлях на два размера больше. Болтаются да слетают с ноги.
Но все же то, что творится сейчас, — мое. Это живое, всепоглощающее чувство, а не память, оно принадлежит мне не меньше, чем той, прежней Фран.
— …Наверное, я обречена на любовь к тебе. Даже если я тебя снова забуду, снова влюблюсь. И снова…
Он скептически хмыкает.
— Как трагично это звучит, сеньорита. Меньше пафоса и мистики. Нельзя быть обреченным на любовь.
— Можно! — упрямо говорю я.
Он мягко отстраняется и заглядывает мне в глаза. Чужой и близкий. Непонятный и бесконечно важный для меня человек.
— Любовь — не воля высших сил и не рабская зависимость. Настоящая любовь — всегда твой личный выбор, Фран, — тихо говорит он. — Нужно уметь признать свою ответственность за этот выбор.
Я киваю, зачарованно глядя на него. Я не очень понимаю, что он имеет в виду, но та, другая, более опытная Фран, понимает. И она согласна.
Мы долго сидим в обнимку. Просто объятия — ничего больше. Слова рвутся из меня, я хочу рассказать Элвину о том, что сейчас со мной происходит, что чувствую, думаю. Но даже сквозь свое опьянение я вижу, как он измучен, и не решаюсь надоедать.
Когда часы бьют полночь, он целует меня в висок и тихо просит:
— Останься сегодня со мной, ладно? Обещаю, что не буду приставать. Ты просто нужна мне.
Конечно, я остаюсь.
* * *
— Я способен столько дать тебе. Сделать сильнее. Мы могли бы помочь друг другу, — говорит тот, кто прячется за дверью. — Но ты слишком труслива.
— Убирайся, — приказываю я и отступаю, чтобы полюбоваться на свою работу.
Зеркало собрано больше чем наполовину. Еще немного — три-четыре недели, не больше, — и мой труд будет завершен.
— Ничего. Я подожду. Рано или поздно ты захочешь силы, Фран. Очень-очень захочешь и откроешь дверь. Тогда я войду уже на своих условиях.
— Даже не мечтай. Я никогда тебе не открою.
Смех.
— От судьбы и тени не убежать.
Я просыпаюсь от поцелуя. Отвечаю на него в полусне, прижимаюсь к горячему телу рядом.
И дальше все происходит просто и обыденно, без стыда и неловкости. Само собой, словно так и надо. Словно нет ничего более естественного, чем любить друг друга вот так — медленно и нежно, даже не успев проснуться толком.
И лежать потом в постели, не расплетая объятий.
Он целует меня в ключицу, проводит языком вдоль шеи.
— Непривычно, — и поясняет в ответ на мой вопросительный взгляд: — Без ошейника непривычно.
