Вперед вышел Третьяк.
– Все вы меня знаете. Так?! – Кто-то кивнул, кто-то проворчал «нет, забыли», «ты кто, лошадь страшная?», а кто просто промолчал. – Сегодня удивительный день, мы избежали верной гибели. У Стикса не бывает ничего просто так! Это было знамение! А теперь, свежак, отвечай только правду, ты знаешь, ложь я раскусываю на раз! Говори громко и внятно, чтобы все слышали! Чтобы не пришлось переспрашивать! Ясно?!
Я кивнул. Рука его коброй метнулась к кобуре, и черный, зияющий смертью провал ствола уставился мне в лицо.
– Я спросил: ясно?!
– Да! – зло выдохнул, нечего не понимая. Но чувствуя, что угроза неиллюзорна.
– Тебе говорил Цемент, что он твой крестный?! Например, «я, Цемент, твой крестный» или «вот тебе новое имя»?!
– Нет, не говорил, – смотрел я в завораживающую своей глубиной вороненую бездну.
– А имя Вальтер откуда?!
– Это первые слоги моего имени, отчества, фамилии. Со школьной скамьи так – Вальтер! – И ведь это не цирк, потому что чувствую, явно чувствую, что от смерти меня отделяют только считаные миллиметры. Ровно такое расстояние, которое необходимо пальцу, чтобы преодолеть сопротивление спускового крючка. Несколько чертовых миллиметров!
– Как ты тогда понял, что тебя крестили?! – Голос Третьяка дрожал, наполненный какой-то яростью, злостью ли, сам он выглядел донельзя похожим на прокурора… Или, точнее, напоминал проповедника, фанатичного догматика, с блеском в ярких сумасшедших глазах, разгорающихся будто пламя под порывами ветра от тысяч костров с истошно-вопящими ведьмами и гаснущих от своих же слов, в которых вера в непреложную истину настолько сильна, насколько и сильно безумие. Надо же, а я им только начинал верить… Вот же суки! Толпа и ее пастор замолчали, затихли, был слышен шелест листьев. Они ждали ответа.
– Что-то он рассказал про крестников и правильные имена, что-то понял из ваших слов…
– Все всё слышали?! – заорал тот в полную глотку, брызгая слюной. – Я спрашиваю: все это слышали?! Или есть еще глухие?! Кому надо повторить?!
У «молодых» водил и у спасенных Каспером, которые тоже оказались здесь, в глазах застыло непонимание и некая заторможенность, я бы даже сказал, охреневание. Зато опытные рейдеры кто кивал утвердительно, кто просто стоял, но лица были сосредоточенные, серьезные, будто что-то должно произойти важное. Конечно, важное, сейчас пулю в башку схлопочу, это для меня самое важное, мать его так! Я в бессильной злости сжал и разжал кулаки. И не дернешься тут, совсем не те люди. Нет, похоже, наконец-то допрыгался ты, Вальтер. Отсюда тебе не выгрести. И хорошо бы, чтобы сразу. Отмучиться. Смерть – не самое страшное, есть вещи и гораздо хуже. Ее я почти не боялся. Эпикур хорошо тогда сказал: «Третья тысяча лет прошла, а никто точнее не выразил простую истину: пока ты жив – ее нет, когда она придет, тебя уже не будет…» А палец отморозка дрожал на спусковом крючке.
– Нет, не крестил тебя Цемент! Да и не дал бы Стикс этой гнили стать крестным! – опять заорал Третьяк, а Гранит одобрительно кивнул. А по небольшой толпе прошел рокот. Твою мать, это же фанатики какие-то, такие же, как их духовный предводитель! Секта! Я ведь самозванец… Вот откуда ветер дует! Их сжатые кулаки, ярость в глазах, готовая действием выплеснуться наружу, убить всех, кто не с ними, а там Господь разберется… Вдруг как-то сразу перестала вопить об опасности интуиция. И почему-то возникало чувство, что по краю вновь прошел, по самому-самому краешку. Еще черный квадрат жег кожу на груди.
– Запомните этот день и миг! И ты запомни на всю оставшуюся жизнь! До самой смерти! Потому что в этот день на свет появился новый рейдер! Не знаю, какая у него будет судьба, не знаю, доживет ли он до завтра! Но! Он родился! И я, Третьяк, буду его крестным! И нарекаю тебя… Люггером! Добро пожаловать в Улей, свежак! – улыбнулся по-доброму, мгновенно убирая пистолет, резко подался вперед, обнял меня крепко, хлопнул по плечу. Толпа загомонила, заорала, кто-то от избытка чувств пальнул в воздух… Мне больше всего сейчас хотелось провести четкий хороший прямой, и я не сдержался и едва не упал, когда Третьяк со смехом ловко ушел в сторону.
После столь пафосной речи можно было ожидать всего. Но не разошлись тучи, откуда бы проник всеосвещающий луч солнца, и, наоборот, не сгустились. Не грянул гром и не разверзлась земля. Но последняя ниточка, проводник в мою прошлую жизнь, за которую теперь, я понял, пусть неосознанно, но цеплялся, держался изо всех сил, будто подо мной была бездонная пропасть, и только имя, привычное с детства, не давало сорваться вниз, рухнуть… и возродиться по-настоящему.
Сейчас вместе с новым именем эта нить порвалась, как пуповина. И пусть на месте новорожденного был не кричащий младенец, требующий защиты и материнской ласки, а здоровенный небритый мужик, злой, ошеломленный и голодный, но он точно так же только что появился на свет. А Вальтер умер.
…Синее небо глубиной в тысячи километров над головой, где редкими белыми китами неспешно проплывали облака. Солнце, ласково греющее нос и щеки, заставляющее щурить глаза. Ветер, треплющий волосы, цепляющийся и царапающийся о щетину и приносящий запахи весны, разнотравья и сгоревшего пороха.
Вокруг необычайно яркая зелень.
Задорный пересвист скворца с переливающимися перьями в лучах чужого светила.
Ну, здравствуй, Стикс…
